Это была ее манера употреблять в разговоре старомодные фразы из романов. Возбужденное состояние матери говорило о том, что она сочла устраненным самое трудное, даже, можно сказать, единственное препятствие своим планам. Но Тереза подумала в тот же миг: прочь отсюда, скорее прочь! Сегодня же, сейчас же, вслед за ним. Несколько гульденов на дорогу займу у кого-нибудь — может, у Клары…

Она вышла из дому и вскоре уже стояла под окнами своей приятельницы, но никак не могла набраться смелости, чтобы подняться по лестнице. Впрочем, занавеси были опущены, — вероятно, семейство Траунфурт еще не вернулось после летних вакаций. Но тут из дверей появилась Клара, как всегда прелестно и кокетливо одетая, очаровательная, с невинным личиком. Преувеличенно сердечно поздоровавшись с Терезой, она сразу заговорила на свои излюбленные темы. Хотя никаких сомнительных, а тем более неприличных слов не употреблялось, в том, что она говорила, постоянно чувствовались двусмысленные намеки. Мимоходом выразив сожаление по поводу того, что их встречи в последнее время совсем прекратились, она тут же упомянула семейство Нюлльхайм, причем тоном, не оставившим у Терезы сомнений: подружка считала ее отношения с Альфредом совсем не такими, какими они были на самом деле. Тереза — не от обиды, а лишь от сознания своей невинности — просветила Клару на этот счет, после чего та прямо и даже слегка презрительно заметила:

— Да разве мыслимо быть такой дурехой!

Тут к ним подошла знакомая дама, и Клара с нескрываемой поспешностью распрощалась с Терезой.

Вечером, в тот час, когда они с Альфредом обычно встречались, Тереза попыталась написать ему письмо. Удивившись, с каким трудом это ей дается, она решила ограничиться несколькими словами: мол, она намного несчастнее, чем он, ни о ком другом и помыслить не может, как только о нем, и надеется, что Господь повернет все к лучшему.

Тереза отнесла письмо на почту, зная, что оно было глупое и лживое, и сразу же вернулась домой. Не в силах заняться чем-либо серьезным, хотела было приняться за рукоделие, потом попыталась читать, поиграла гаммы и пассажи и, наконец, умирая от тревоги и скуки, стала перелистывать номера газеты, в которых был напечатан роман матери. Что за пошлая история и какими высокопарными словами она изложена! Роман повествовал об одной дворянской семье. Отец — жесткий, строгий, но щедрый магнат с густыми бровями, о которых без конца упоминалось в тексте, мать — ласковая, благодетельная и болезненная, сын — игрок, дуэлянт и соблазнитель, дочь — ангельски чистая и белокурая, настоящая сказочная принцесса, как ее много раз называет автор романа. Некая мрачная семейная тайна ждет своего раскрытия, и где-то в парке — дряхлый слуга об этом знал — зарыт клад еще во времена турецкого владычества. Говорилось там и несколько прочувствованных слов о набожности и добродетели, так что никому не могло бы прийти в голову, что сочинительница романа собирается выдать свою дочь за старика графа.

На следующий день пришло еще одно письмо от Альфреда, и так день за днем. Он сообщал, что отец встретил его на вокзале, снял ему комнату в предместье Альзергрунд неподалеку от медицинских учебных заведений и ходит вместе с ним по музеям и театрам. А кроме того, из поведения отца следует, будто он о чем-то догадывается. Так, однажды за ужином в ресторане он заговорил о том, что молодые люди любят строить всякие планы, которые в конце концов оказываются невыполнимыми, и что он сам в молодости тоже этим переболел, но потом, естественно, выздоровел… Превыше всего в жизни надо ставить свою работу, профессию и вообще серьезные жизненные вопросы. Тереза подумала, что Альфреду не нужно было так подробно сообщать ей обо всем этом. Может, он хотел уже теперь снять с себя ответственность? Но ведь она ничего от него и не требовала. Он волен поступать, как захочет. Ей было трудно придумать весомые возражения, да и вообще сочинять эти письма, которые она должна была отправлять ежедневно, поскольку здесь, в маленьком городе — это она несколько раздраженно подчеркивала в свое оправдание, — жизнь текла по наезженной скучной колее. А вот о том, что на самом деле происходило с ней, она, естественно, не могла сообщать любимому. Ничего не писала она о последнем визите графа Бенкхайма, во время которого он весьма увлекательно и без излишне прозрачных намеков на свои истинные цели много рассказывал о прошлой жизни, в особенности о путешествиях по Востоку — в молодости он был атташе австрийского посланника в Персии. А в ближайшее время он, дескать, собирается вновь отправиться путешествовать, причем чуть ли не вокруг света. При этом серьезно и со значением взглянул Терезе в глаза. Она не сделала недовольной мины. Да, кругосветное путешествие — это уже было бы нечто в ее вкусе, но только с кем-нибудь другим, а не со стариком графом. Говорил он и об ее отце с почтением и не без сочувствия и заметил, что заслуженного офицера, несомненно, лишило разума именно оскорбленное самолюбие. Тереза, устыдившись того, что целых три недели вообще не вспоминала о своем безумном отце, на следующий же день поспешила в лечебницу и нашла подполковника в полном умственном упадке. Однако теперь он уделял большое внимание своей внешности. С тех пор как заболел, он никогда еще не одевался с таким тщанием и вкусом. Но дочь свою уже не узнал и разговаривал с нею, как с посторонней.

Об этом визите она написала Альфреду в выражениях глубочайшего сочувствия к отцу и даже дочерней боли, хорошо зная, что они вряд ли соответствуют ее истинным чувствам. Равно как и слова любви и нежности, посылаемые ею далекому возлюбленному. Но что ей оставалось делать? Никак невозможно было написать ему правду: что иногда она просто-напросто тщетно пыталась вспомнить его черты, что начала забывать даже его голос, что частенько часами не думала о нем. Зато намного чаще — о другом, о котором она, собственно говоря, не должна была и не имела права думать.

Как-то вечером, когда Тереза сидела за столом, мучительно стараясь написать Альфреду ответ на его жалобное письмо и чуть ли не впадая в отчаяние, вдруг явился граф Бенкхайм. Он осведомился, не помешал ли; она обрадовалась, что его приход избавил ее от необходимости продолжать письмо, поэтому встретила его приветливее, чем обычно. По всей видимости, граф неправильно ее понял, он придвинулся к ней поближе и заговорил в таком тоне, к которому она не привыкла. Без всяких околичностей, более того, как если бы между ними имели место какие-то разговоры, дававшие ему основания осмелиться на такой тон, он начал:

— Итак, что думает милая крошка насчет кругосветного путешествия? Кстати, ни в Индию, ни в Африку мы не поедем.

Он взял ее руки в свои и назвал какое-то местечко на одном из итальянских озер, где он много лет назад провел осень в очаровательной небольшой вилле с великолепным парком. Мраморные ступени спускались прямехонько к озеру, купаться можно было вплоть до середины ноября. В соседней вилле, продолжал он, жили три молодые дамы. Среди бела дня они спускались со своей веранды прямо в озеро, все трое, но до этого сбрасывали купальные халаты, под которыми больше ничего не было. Да, они плавали по озеру совершенно обнаженными.

Он еще ближе придвинулся к Терезе и проявил такую фамильярную настойчивость, что она от страха и отвращения попыталась вырваться из его рук. В конце концов, вскочив со стула, она нечаянно толкнула столик с лампой. Тут дверь в комнату распахнулась, из коридора упал луч яркого света, на пороге стояла ее мать, по-видимому только что вернувшаяся домой, в черной старомодной мантилье с жемчужной бахромой и шляпке, криво сидевшей на растрепавшейся прическе. Она поздоровалась с графом, который поднялся с места, чтобы тоже поприветствовать ее, и, быстро оторвав взгляд от дочери, попросила его сесть — ей так же мало хотелось заметить ее смятение, как и услышать грохот едва не упавшего столика. Вскоре уже завязалась легкая беседа ни о чем, и, поскольку граф задал Терезе какой-то безобидный вопрос, той ничего не оставалось, как ответить на него вполне невинным тоном, что ей и удалось без особых усилий.