Однако незадолго до срока оплаты она получила от нотариуса сообщение, что для нее приготовлена небольшая сумма из материнского наследства, вырученная от продажи мебели. Так что до осени она могла худо-бедно продержаться. Это так подняло ее настроение, что она с новыми силами принялась за поиски работы и в марте в пригороде нашла два урока, хотя и очень плохо оплачиваемых.

И вновь пришло известие от Франца. Какая-то пожилая женщина принесла письмо: ему, мол, светит получить новое место работы, и он просит мать в последний раз выручить его с деньгами. Он называл и сумму: сто пятьдесят гульденов. Тереза пришла в ужас. Очевидно, Франц узнал, что она получила наследство. Она молча отослала ему пятую часть требуемой суммы и на следующий же день поспешила все оставшиеся деньги, примерно пятьсот гульденов, отнести в сберкассу. Закончив эту операцию, она перевела дух.

Наступила весна. И с первыми же ласковыми теплыми днями Тереза почувствовала привычную усталость и тоску, более глубокую, чем бывало раньше. Все, что обычно приносило ей некоторое облегчение, — небольшие прогулки, посещение театра, которое она позволила себе раз в кои-то веки, — на этот раз вызвало у нее еще большую грусть. Но более всего ее опечалило письмо от Тильды, которое пришло как запоздалый ответ на ее сообщение о том, что она положила на могилу отца цветы и от Тильды. В этом письме говорилось, что Тильда находится в интересном положении. Тереза почувствовала только одно: как пуста и бесперспективна ее собственная жизнь. И как раз в эти дни, впервые после долгих месяцев, в ней неожиданно пробудились какие-то неясные, однако на редкость мучительные инстинкты. Она видела сладострастные сны, прекрасные и ужасные, но мужчины, в чьих объятиях она лежала, всегда были незнакомцами, вернее, они просто не имели определенных лиц. И лишь один-единственный раз ей привиделось, будто они с Рихардом идут по заливным лугам в пойме Дуная, где она впервые отдалась ему. Именно этот сон был совершенно лишен чувственности, но она ощущала себя окутанной такой нежностью, какую она от него одного жаждала получить и которую так и не получила. От этих снов оставались лишь неутолимо-мучительная тоска и осознание безмерного одиночества.

Поздно вечером в мае вновь зазвонил дверной звонок. Она перепугалась. В этот день она сняла довольно большую сумму со своего счета в сберкассе, так как завтра был срок платить за квартиру, и деньги эти лежали у нее дома. Именно поэтому она не сомневалась, что за дверью стоял не кто иной, как Франц. Тереза поклялась себе, что он не получит ни крейцера. Впрочем, она так тщательно упрятала деньги, что была убеждена: ему их не найти. Окно было открыто, в крайнем случае она сможет закричать. На цыпочках она подкралась к двери и помедлила, не решаясь даже заглянуть в глазок. Но тут в дверь забарабанили с такой силой, что она испугалась, не услышали бы соседи, и открыла.

Франц, одетый вполне прилично, выглядел хуже, чем раньше.

— Добрый вечер, мать, — сказал он и хотел пройти в квартиру, но Тереза загородила ему вход. — Это еще что такое? — спросил он, злобно сверля ее глазами.

— Чего тебе здесь надо? — жестко ответила она вопросом на вопрос. Он закрыл за собой дверь.

— Не денег, — возразил он, ехидно ухмыльнувшись. — Но вот если бы ты, мать, дала мне сегодня тут переночевать… — Она покачала головой. — Только одну ночь, мать. Завтра ты навсегда избавишься от меня.

— Слышала уже, и не раз, — ответила она.

— А может, у тебя кто-то есть? И лежит, наверно, на моем диване?

Оттолкнув ее в сторону, он распахнул дверь в гостиную и огляделся.

— В моем доме ты никогда больше не будешь ночевать, — сказала Тереза.

— Только одну ночь, мать.

— У тебя же есть где спать, чего тебе надо у меня?

— Сегодняшнюю ночь негде, меня выставили за дверь, такое случается, а на гостиницу у меня нет денег.

— Столько, сколько нужно на одну ночь в гостинице, я тебе дам.

Глаза его вспыхнули.

— Ну так давай, деньги на стол!

Она сунула руку в кошелек и протянула ему несколько гульденов.

— Только и всего?

— На эти деньги ты можешь прожить в гостинице три дня.

— Ну что ж, будь по-твоему, я уйду.

Но с места не двинулся. Она вопросительно взглянула на него. Он продолжил с насмешливой ухмылкой:

— Да, я уйду, но сначала ты отдашь мне мою долю наследства.

— Какую еще долю? Ты что, с ума сошел?

— Совсем нет. Хочу получить, что мне положено от бабушки.

— Что тебе положено?

Он шагнул к ней:

— Значит, так, мать, слушай внимательно. Я уже сказал, что сегодня ты меня видишь в последний раз. У меня есть работа, не здесь в городе, а в другом месте. И я вообще никогда больше не приду. Как же мне получить свою долю наследства, если ты не отдашь мне ее сейчас?

— Что ты такое несешь? Как ты можешь требовать какую-то долю наследства, когда я сама ничего не получила от матери?

— Ты что, мать, думаешь, я на головку слаб? Думаешь, я не знаю, что у тебя водятся деньжонки — и от господина Вольшайна остались, и от твоей матушки. А мне приходится клянчить у тебя несчастную пару-другую гульденов, которые мне нужны позарез. Разве так мать должна относиться к сыну?

— У меня ничего нет.

— Вот как? Что ж, сейчас мы поглядим, есть у тебя деньги или нет.

И он шагнул к шкафу.

— Что ты себе позволяешь?! — воскликнула она и схватила его за ту руку, которой он пытался открыть дверцу.

— Давай сюда ключ!

Тереза отступила от него, сделала шаг к окну и высунулась наружу, словно собираясь позвать на помощь. Франц бросился к ней, оттолкнул ее от окна и запер створку. Она побежала к входной двери. Но он опередил ее, повернул ключ в замке и спрятал в карман. Потом схватил ее за руки:

— Мать, лучше отдай сама!

— У меня ничего нет, — выдавила она сквозь судорожно сжатые зубы.

— А я знаю, что у тебя есть. И лежит здесь, в шкафу. Так отдай же мне, мать!

Она была вне себя от злости, ничего уже не боялась и ненавидела его.

— Да будь у меня тысяча гульденов, ни одного крейцера не дала бы такому чудовищу!

Он на миг отступил от нее и, казалось, немного пришел в себя.

— Мать, я хочу тебе кое-что сказать. Дай мне половину того, что у тебя есть, мне это нужно, чтобы уехать. Работы у меня нет, так что я должен уехать. Если меня на этот раз опять схватят, я получу год или два.

— Тем лучше, — прошипела она.

— Ах так? Значит, так ты считаешь? Ну ладно.

И он опять бросился к шкафу и стал колотить по нему кулаками. Ничего не получилось. Подумав немного, он пожал плечами, вынул из кармана стамеску и взломал дверь. Тереза кинулась на него, пытаясь схватить за плечи, он оттолкнул ее прочь и стал рыться в белье, перетряхивая вещи и швыряя их на пол. Тереза вновь попыталась схватить его за плечи. Но он так отпихнул ее, что она отлетела к окну, и продолжил рыться в белье. Тереза тем временем распахнула внутреннюю створку окна и только хотела взяться за внешнюю, как он опять подскочил к ней и рванул ее назад.

— Грабят! — крикнула она. — Воры!

Франц стоял перед ней — глаза покраснели от бешенства, голос охрип.

— Отдашь или нет?

— Помогите, грабят! — крикнула она еще раз.

Тогда он схватил ее, зажал ей рот, пиная ногами притащил в спальню и швырнул подле кровати.

— Может, у тебя здесь спрятано? Под матрацем? В перинах?

Ему пришлось опять отпустить ее, чтобы перетряхнуть постель. Тереза тут же завопила что было мочи: «На помощь! Грабят!» Тогда он одной рукой схватил ее руки, а другой заткнул рот. Она стала бить его ногами. Франц отпустил руки и схватил мать за шею. «Караул! Убивают!» — закричала Тереза. Он принялся ее душить. Она осела на пол, тогда он разжал пальцы на ее шее, схватил носовой платок, скомкал его, засунул ей в рот, сдернул полотенце, висевшее над умывальным столиком, и связал ей руки. Тереза хрипела, глаза ее, расширенные, вылезающие из орбит, светились в темноте. Лишь из соседней комнаты падал луч света. Он, как безумный, перерыл всю постель, сорвал наволочки и пододеяльники, заглянул в таз для умывания, в кувшин для воды и под коврик и покопался в комоде. Вдруг он замер, потому что зазвенел дверной звонок и сквозь две закрытые двери сюда донеслись голоса. Без сомнения, кто-то услышал крики матери, а может, и удары кулаками и стамеской. Франц рывком сорвал полотенце с рук матери, вытащил кляп. Она лежала на полу, дыхание с хрипом вырывалось из ее горла.