И затем он уезжает.

Как только мужчина уехал, мне пришло на ум, что, возможно, нам следовало вызвать полицию, пока он был здесь. Разве не нужно всегда вызывать полицию, когда попадаешь в аварию? Уверена, в автошколе об этом говорили. Итак, еще один мой промах.

Я усаживаюсь на бордюр и пялюсь на свою машину. Всего два часа за рулем, а уже умудрилась попасть в аварию! Я опускаю голову на колени и сижу, сжавшись в комок. Начинает болеть шея. Нервы не выдержали, и я разрыдалась. Папа точно не будет счастлив. Марго тоже не обрадуется. Оба наверняка скажут, что не стоит мне разъезжать по городу без присмотра. И возможно будут правы. Вождение автомобиля – это огромная ответственность. Может быть, я еще не готова к этому. А может быть, никогда не буду готова. Возможно, даже когда я состарюсь, сестрам или папе придется возить меня, потому что я такая бестолковая.

Я вытаскиваю телефон и звоню Джошу. Когда он снимает трубку, я говорю:

– Джош, можешь сделать мне од-од-одолжение? – Мой голос так сильно дрожит, что мне неловко.

Конечно же, он это заметил, ведь это Джош. Он сразу же напрягается и спрашивает:

– Что случилось?

– Я только что попала в автомобильную аварию и даже не знаю, где нахожусь. Можешь приехать и забрать меня? – я трясусь.

– Ты ранена? – спрашивает Джош.

– Нет, со мной все в порядке. Я просто… – Если я скажу еще слово, то разревусь.

– Какие видишь уличные знаки? Какие магазины?

Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть.

– Фальстон, – отвечаю я и высматриваю ближайший почтовый ящик. – Я на Фальстон Роуд, 8109.

– Я уже еду. Хочешь, чтобы я оставался на связи?

– Да нет, все нормально. – Я кладу трубку и начинаю плакать.

Не знаю, как долго я сижу и плачу, но еще один автомобиль подъезжает и останавливается передо мной. Поднимаю глаза. Это черный «Ауди» с тонированными стеклами – машина Питера Кавински. Стекло автомобиля опускается.

– Лара Джин? С тобой все в порядке?

Я киваю головой и показываю ему, чтобы он ехал дальше. Питер снова закрывает окно, и мне кажется, что он действительно собирается уезжать, но затем он съезжает на обочину и паркуется. Питер выходит и начинает осматривать мою машину.

– Ты реально лажанулась, – говорит он. – Ты хоть записала страховую информацию другого водителя?

– Нет, с его машиной все было в порядке, – я украдкой вытираю рукой щеки. – Это моя вина.

– У тебя есть «Тройное А»[7]?

Я киваю.

– И ты им уже позвонила?

– Нет. Но я позвала приятеля.

Питер садится рядом со мной.

– Как долго ты уже сидишь здесь и плачешь?

Я поворачиваю голову и снова вытираю лицо.

– Я не плачу.

Когда-то мы с Питером Кавински были друзьями, до того как он стал Кавински. Раньше его звали просто – Питер К. В средних классах у нас была целая банда. Среди мальчиков были Питер Кавински, Джон Амброуз Маккларен и Тревор Пайк. Девочки – Женевьева, я и Элли Фельдман, которая жила кварталом ниже, ну и иногда к нам примыкала Крис. Раньше Женевьева жила в двух улицах от меня. Забавно, как в детстве дружба зависит от близости. Например, кто является твоим лучшим другом, напрямую связано с тем, насколько близко расположены ваши дома; или то, с кем ты сидишь рядом на музыке, – от того, настолько близко стоят ваши имена в алфавите. Вот такая игра случая. В восьмом классе Женевьева переехала в другой квартал, мы оставались еще какое-то время друзьями. Она приезжала потусить с нами, но все стало совсем по-другому. В старшей школе Женевьева затмила нас всех. Она все еще дружила с мальчиками, но команда девочек распалась. Мы с Элли оставались друзьями до тех пор, пока она тоже не переехала в прошлом году. В последнее время мы чувствовали себя немножко унизительно, словно были двумя корочками хлеба и составляли сухой бутерброд.

Больше мы не дружим. Ни с Женевьевой, ни с Питером. Вот почему так странно сидеть рядом с ним на обочине, словно с того времени ничего не изменилось.

Звонит телефон, и Питер достает его из кармана.

– Я должен ехать.

Я фыркаю.

– Куда направляешься?

– К Джен.

– Тогда тебе лучше стартовать, – говорю я. – Женевьева будет в ярости, если ты опоздаешь.

Питер издает пренебрежительное «пфф», но молниеносно встает. Интересно, как это – иметь так много власти над парнем. Не думаю, чтобы хотела этого. Такая ответственность – держать чье-то сердце в своих руках. Он садится в машину, но оборачивается и спрашивает, словно ему только приходит в голову:

– Хочешь, чтобы я позвонил «Тройной А» вместо тебя?

– Да нет, все нормально, – отвечаю я. – Хотя спасибо, что остановился. Очень мило с твоей стороны.

Питер улыбается. Помню эту черту его характера – он любит, когда его хвалят.

– Теперь ты чувствуешь себя лучше?

Я киваю. Я на самом деле чувствую себя лучше.

– Хорошо, – говорит он.

Питер словно красавчик из прошлого. Он мог бы быть удалым солдатом Первой Мировой войны, настолько привлекательным, что любая девушка годами ждала бы его возвращения с войны, а может – и вечность. Он носил бы красную школьную куртку[8], разъезжал на «Корвете» с опущенным верхом с одной рукой на руле и ехал бы к своей девушке, чтобы забрать ее на танцы. Физическая привлекательность Питера больше относится ко вчерашнему дню, чем к сегодняшнему. В нем есть что-то такое, что нравится девушкам.

Он подарил мне первый поцелуй. Так странно думать об этом сейчас. Словно прошла вечность, но на самом деле это было всего четыре года назад.

Примерно через минуту появляется Джош. Я пишу эсэмэску Крис, что не приеду, и встаю с обочины.

– Ты так долго!

– Ты же мне сказала 8109! А это – 8901!

Я с уверенностью говорю:

– Нет, я точно называла 8901.

– Да нет же, ты определенно сказала 8109. И почему ты не отвечала на телефон? – Джош выходит из машины. Когда он видит помятый бок моего автомобиля, у него отвисает челюсть. – Черт возьми! Ты уже позвонила в «Тройной А»?

– Нет. Позвони ты?

Джош соглашается, а потом мы садимся в его машину и ждем, прохлаждаясь под кондиционером. Я почти забралась на заднее сиденье, когда вспомнила: Марго здесь больше нет. Я так много ездила в машине Джоша, не думая, что мне хоть раз удастся посидеть на переднем сиденье. На месте Марго.

– Э-э-э… Понимаешь, что Марго тебя убьет?

Я так быстро поворачиваю голову, что волосы хлещут по щекам.

– Марго не должна знать, поэтому не говори ей ни слова!

– Стал бы я с ней вообще разговаривать? Мы расстались, помнишь?

Я хмуро смотрю на него.

– Ненавижу, когда люди так говорят – ты их просишь держать что-либо в тайне, а вместо того, чтобы ответить «да» или «нет», они говорят: «А кому мне рассказывать?».

– Я не говорил «А кому мне рассказывать?»!

– Просто скажи «да» или «нет», и все! Не надо условных наклонений.

– Я ничего не расскажу Марго, – произносит он. – Это останется только между мной и тобой. Обещаю. Так пойдет?

– Пойдет, – отвечаю я. А потом в салоне становится тихо, мы оба молчим, слышно только жужжание работающего кондиционера.

Меня начинает подташнивать при мысли о том, что мне придется сообщить об аварии папе. Может быть, следует преподнести ему эту новость со слезами на глазах, чтобы ему стало меня жалко. Или я могла бы сказать что-нибудь типа: «У меня есть хорошая новость и плохая. Хорошая – со мной все в порядке, на мне ни царапины. Плохая же – машина разбита». Возможно, «разбита» не совсем верное слово.

Я мысленно подбираю правильное слово, когда Джош говорит:

– Правильно ли я понимаю, что из-за того, что мы с Марго расстались, ты не собираешься разговаривать со мной, как раньше? – Джош произносит это шутливо-горько или горько шутя, если есть такое сочетание.

Я изумленно на него смотрю.

Не глупи! Конечно же, я все равно буду с тобой разговаривать. Просто не на публике. – С ним я разыгрываю роль вредной маленькой сестры. Как будто я такая же, как и Китти. Словно между нами нет года разницы. Джош не улыбается, он выглядит угрюмым, поэтому я стукаюсь своим лбом об его. – Это была шутка, дурачок!