Уходит. Плита ему, блин. Сейчас еще бум-бум врубит.

Нет, тихо. Умывается? Как же! В зомби свои засел.

Сегодня мы будем варить в турке.

Когда это происходит? Наверное, когда ставлю турку на самый маленький красный кружок. Плита новая, чистенькая, поцеловать хочется.

В бассейне полно народу. «Группа здоровья». Утренний абонемент со скидкой. Плюс жара. Купальные шапочки. Розовые, синенькие, белые. Без шапочек не пускают. «Мама, посмотри, как я ныряю!»

Звук взрыва.

Кто-то говорил, что слышал взрыв. Следаки вначале будут это копать.

Звук. Сильный. Глыба потолка отделяется и... как в замедленной съемке.

Кофе закипает.

Бросаем гвоздику. Вот так. Немного соли. Немного сахарку. Слышали еще рецепт — обмазать перед варкой турку зубцом чеснока. Надо попробовать. Правда, пальцы будут вонять. Ай-ай-ай! Чуть не выбежало. Ставлю рядом, пусть слегка осядет. Потом снова на плиту. Так вкуснее.

Мобильник был отключен.

Узнала днем, когда примчался зеленый Саныч: «Сидишь? Телек включай!»

Фрагмент купола. Моего купола. Купола, который я строила.

Стояли перед телевизором.

На экране бегают люди. Камера лезла к самому бассейну. Красная вода, ошметки конструкций. «Идут спасательные работы».

Сюжет кончился, пошли другие новости. Мы все еще стоим.

Отыскала на кресле пульт. Нажала.

Все исчезло.

«Шестьсот восемьдесят девять», — сказала женщина.

«Не квакай», — сказал мужчина.

«Я не квакаю. Я говорю. Шестьсот восемьдесят девять».

«Нет, ты — квакаешь».

Они прошли.

Мы с Лешкой снова стоим у нашего прежнего подъезда.

Коттедж продала, надо же на что-то жить. «Аркадию» тоже пришлось. И заказов полгода никаких. Одна мелочь. Хоть фирму закрывай. Не дождутся.

«Как ты стоишь? Не сутулься!» — говорю Лешке.

С мамой на скамейке-качелях. Туда-сюда. Туда. Сюда.

Вечер, солнце за озером. Мамочка какую-то очередную хрень вяжет.

Из главного корпуса доносится свадьба. Бум-бум. Где зимний сад. Бум-бум. Бум.

Днем приехала черная кишка, выполз жених. Куча теток с ногами из фильма ужасов, все в мини.

Качели. Туда-сюда. Солнце почти село.

Из зала голос ведущей:

— А вот и наша невеста! Плечики творожные — ручки пирожные!

Туда-сюда.

— Что смеешься? — мама достает пакет.

— Паука вспомнила.

— Какого?

— В то лето. Что в нос паук заползет во сне.

Мама не слушает. Думает о чем-то.

Складывает свое барахло в пакет:

— Ну что, наигрались там в шахматы?

Идем за папой с Леником. Шахматы те же, что и тогда. Кажутся сейчас меньше. И пешки одной нет, вместо нее баклажка от шампуня.

— А вот и наш жених! Семье — добытчик, жене — не обидчик! Похлопаем жениху!

Бум-бум. Бум.

Саныча нашли в ванной.

Жена с дачи, а дверь взломана. Через неделю после моей двери. Пролежал в ванне дня два. Коваленок сказал, сперва тяжелым, потом утопили. Недавно ванну новую поставил фильдеперсовую, гордый ходил.

«У вас с ним ничего не было?»

Коваленок подвозит меня с кладбища. Я тогда неделю не могла за руль сесть.

«А почему у нас должно было что-то быть? У него своя Света, моложе меня».

Поглядываю в зеркальце. Ну и рожа у тебя, Шарапов. Все, надо выходить из штопора, подкраситься.

«У меня принцип, — говорю. — Женатых не трогать».

Коваленок щурится на солнце. Надевает черные очки.

Мамочка о чем-то разговаривает на берегу с папой.

«Мама, я ныряю, смотри!»

И ныряю. Я под водой! Рядом опускается Леник.

Ловит мою ладонь. Всплываем вместе.

Недалеко на надувном матрасе тетка плавает, с соседнего столика.

«Леня, Лена, вылезайте на берег», — кричит мама. «Вон губы уже синие!»

Как она оттуда видит наши губы? Смотрю на губы Леника. Начинаю его брызгать. Брызгать!.. А!.. Вот тебе! А! Нет! Нет…

То, что он мне не совсем родной, я узнаю только через пять лет.

Свидетельство об усыновлении.

Старые метрики Леника.

Отцом там значится другой.

Не наш папа.

Долго стою перед тумбой и читаю.

Мама заходит в комнату — и все понимает.

Прижимается щекой к двери.

Я отвожу от нее глаза, смотрю на стену.

На стене фотография, где мы вчетвером. На пляже, в Бултыхах.

«Фотографируемся, товарищи! Фотографируемся на память».

Фотограф Альберт ступает по песку. Майка в виде газеты. Недавно была автолавка, папа хотел такую Ленику, но мама сказала, один раз постираешь — и в мусорку.

Альберт ставит стул, прикрепляет стенд с фотографиями. На фотографиях — люди на пляже, девушки.

«Цветная фотография на финской бумаге. Высылается заказным письмом».

Альберт скидывает сандалии и ковыряет большим пальцем песок.

Его маленькое королевство — на втором этаже главного корпуса. В королевстве стоит чучело оленя, с которым можно сфоткаться на фоне леса. Лес состоит из стенда с фотографией деревьев и одного настоящего срубленного дерева с чучелом совы. Срубленное дерево иногда падает, и чучело скачет вниз по ступенькам. Все это Альберт берет каждое лето на прокат из местного музея, где работает его тетя.

Взрослые сажают на оленя детей, сами становятся рядом. Глаза у оленя стеклянные.

«Сейчас будет птичка», — говорит Альберт.

Иногда на танцплощадке он фотографирует танцы и викторины.