Медбрат Коля распилил ампулу, поймал плясавшую руку и прижал к полу. Порезы углублялись; Коля мял пухлую дорошенковскую руку и искал вену.
Со второй попытки нашел. Батя к тому времени разогнул Дорошенко ноги. Дорошенко, дернувшись, замолк. Порезы, или, как их правильно называть, стигмы, побледнели. Дорошенко засопел и, не открывая глаз, позвал:
– Мама…
Батя поглядел на Денисыча: это была обязанность психолога. Денисыч опустился на пол, чуть брезгливо приподнял запачканную голову Дорошенко и поместил себе на колени. Затем, как и требовалось, погладил два раза по коротко стриженным волосам:
– Я здесь… Я с тобой. Я тебя люблю.
Он припарковался у стены, темноватой от пролившегося под утро дождя.
Ноги, несмотря на включенный обогрев, не хотели согреваться.
Взяв нужное, вышел из машины; за спиной хрюкнула сигнализация.
– Некрасов Юрий Сергеевич… – Охранник вернул журналистское удостоверение и поглядел на гостя. – А письмо есть?
Журналист снова запустил руку в сумку. Увидев листок с печатью, охранник кивнул:
– Проходите. Предупреждали нас, – снял с гвоздя синюю куртку. – Постойте снаружи, сейчас провожу.
Двор «воспитательного объекта» оказался большим и запущенным. У забора, вплотную друг к другу, росли две липы; из-под асфальтовой дорожки лезла молодая елка. Здание было двухэтажным, красного кирпича, и еще для чего-то крашенное темно-бордовым до уровня второго этажа.
Журналист, достав айфон, навел.
– Нельзя, уберите, – вышел из двери охранник.
– Почему?
Кругом было тихо, и всё, несмотря на солнечный день, отливало серым. Откуда-то доносился ритмичный ржавый скрип. Крык-крык…
– А как я без снимков репортаж сделаю? – спросил журналист, скорее чтобы поддержать беседу.
Крык-крык…
Охранник свернул за угол; журналист поотстал и воровато сделал пару снимков.
Завернув, обнаружил источник скрипа: на качелях качался мальчик лет десяти. Хотя нет, лицо было взрослым. С качелей на интерес журналиста никак не отреагировали. Мальчик-взрослый продолжал раскачиваться, выставив голые пятки.
Перед входом в корпус торчала клумба с георгинами, бархатцами и еще чем-то обычным в таких местах. Из-за густо пробивавшегося сорняка вид у клумбы был слегка запущенный, лохматый.
– Клумбу фотографируйте, – предложил охранник. – Природу можно.
– А царя природы? – попытался пошутить журналист.
С порога, щурясь от солнца, спускался Батя Виталий. Охранник изобразил что-то вроде отдавания чести:
– Гостя привел.
– Юрий Некрасов, – протянул руку журналист, – корреспондент городской га…
– В курсе, – сощурился Батя, сморгнув слезу. – Виталий…
Помолчав, добавил:
– Ильич. Старший воспитатель.
Журналист собрался сказать обычное «очень приятно», но не стал; сделал несколько шагов по ступенькам.
– Виталь-лич, я пошел? – топтался внизу охранник.
– Орлова не забудь покормить… Помрет он на этих твоих качелях.
– Да не помрет. Хорошо ему.
– Всё равно, сказал – покорми… Идемте, – Батя обернулся к журналисту, пропуская его вперед.
До занятий оставалось минут двадцать, Петров сидел в комнате один; Дорошенко оттащили в медпункт, другой сосед, Кореец, ушел в музыкальный класс.
Петров придвинул стул к окну и сидел, обдумывая сегодняшнее утро.
Перед этим пришлось подтирать после Дорошенко. Когда пацаны снова выползли из комнат, Батя, выждав, спросил: «И кто этот компот убирать будет?» Петров молча отправился под лестницу за шваброй. Зато кактусы, как в прошлый раз, не отнимут.
Кактусы, два горшка, стояли перед ним, и он, задумавшись, теребил их. Разлапистый, с густыми белыми иголочками, звался Машей. А стоявший рядом, толстый и ребристый, был Валентином. Иглы у него были как пики: с таким лучше не ссориться. Петров, в общем, и не ссорился; наоборот, каждый день поливал их с Машкой, приговаривая что-то вроде: «Жрите, жрите, ребята… Вкусно?» И сам отвечал кактусовым голосом, что вкусно.
Сегодня Петров решил, что кактусам пора наконец признаться друг другу в любви. Он сдвинул горшки, не вплотную, а так, чтобы им было удобно общаться.
– Валентин, это ты? – сказала кактус Маша. – Я испугалась.
– Чего ты испугалась? – баском отвечал Валентин. – Я же твой защитник. Я буду тебя всегда защищать.
– А от кого?
– От людей. И от посторонних кактусов, – не очень уверенно сказал Валентин.
– Но ведь тут других кактусов нету… Только мы с тобой.
– Но они могут вторгнуться. Из внешнего мира.
Петров улыбнулся находчивости Валентина и похлопал по горшку: соображаешь!
– Они перелезут через забор на своих суперперелазательных устройствах и попытаются нас убить и захватить нашу цивилизацию. Но им это не удастся. Ха-ха-ха.
– Какой ты смелый… – сказала Маша, подвигаясь вперевалочку поближе к Валентину.
Их иглы соприкоснулись. Петров вздохнул.
– Я не такой уж смелый, – смутился Валентин. – Я… я просто тебя люблю.
Петров покраснел и затеребил прыщ на подбородке. Кактусы целовались.
Чтобы Валентину было сподручнее, Петров слегка наклонил горшок, но не сильно, чтобы большой Валентин не раздавил хрупкую Машу.
– Как хорошо… – сказала Маша. – Я не знала, что это так хорошо.
– Мы поженимся, – всё в том же наклоненном и взволнованном состоянии говорил Валентин. – Поженимся, и у нас будут дети… Ой!
Петров быстро выпрямил кактус, а сам подался к окну.
По двору в своей пятнистой куртке шагал Кузьма, бывший прежде воспитателем, а потом ушедший в охранники. За ним шел чужой. На чужом были желтоватая куртка и легкие ботинки. Журналист, догадался Петров, вспотев.
Кактусы, брошенные в самый ответственный момент, растерянно молчали. На иголочках Маши поблескивала слеза.
– На сегодня любви хватит, – Петров раздвигал горшки. – Будут у вас еще дети…
Валентин, отодвинутый на другой конец подоконника, подавленно молчал.
Журналист расположился в воспитательской. От чая отказался, раскрыл ноутбук. Выпил бы кофе, но кофе не было.
Здесь, кажется, вообще ничего не было.
– А вай-фай?.. Понятно. Каменный век.
– Раньше всё было, – Денисыч снова ощупывал пакетики с чаем, – и вай-фай, и общественный сахар. Сейчас временные трудности.
– Безвременные, – Батя откинулся и с хрустом вытянул ноги.
– Но, наверное, что-то можно было сделать… – Журналист двигал пальцем, на экране открывались окна.
Он уже успел обойти здание и побывать на двух занятиях. Первым было чтение: Батя Виталий (журналист уже знал, что его зовут так) сидел за столом и записывал что-то; ученики читали книгу, которую передавали с парты на парту. Что это за книга, догадаться по чтению было невозможно; по внешнему виду тоже: обложка и первые пять страниц оказались выдранными. «Там было то, что им не следует знать», – тихо объяснил Батя Виталий. На втором занятии увлеченно лепили каких-то червяков. «Эмбрионы», – еще тише сказал Батя Виталий. «Можно сфотографировать?» – спросил журналист. Батя помотал головой.
На экране ноутбука всплыло окно: пляж, плавки, купальники. Парочка обнимающихся на первом плане, море и горы на заднем. На девушке были темные очки.
Журналист быстро закрыл; кажется, никто не успел заметить…
– Наверное, можно что-то было сделать, – вернулся к своей мысли. – Я и в детдомах бывал, там тоже, конечно… но не так.
– Здесь раньше еще лучше было, чем в детдомах, – продолжая заниматься чаем, откликнулся Денисыч. – Тут знаете какое снабжение было… Четырехразовое питание. Кандидаты наук работали.
При слове «кандидаты» Батя усмехнулся и запустил руку за голову.
– А потом Институт расформировали, и всё… А мы не к социалке, а до сих пор к науке относимся. У них даже паспортов нет.
Всё это журналист знал, но слушал внимательно.
В дверь постучали и дернули ее на себя. Кто-то втолкнул крупного парня с перевязанной головой. Парень взмахнул руками и замер посреди воспитательской.
