Сухбат Афлатуни

Автопилот

Ж-ж-ж-жжжжжжжжжжжжжжж

Жжжжжжжж-жжж-жжж-жжжж

Жжжжж-жжжжжж-ж-ж-жжжжж

Жжжжжжжж-ж-ж-женщина!

Самолет медленно едет по земле. Она сидит у.

У.

У-у-у-у-уу, поют двигатели.

...иллюминатора, в котором плывет асфальт. Неряшливо выбритые газоны.

Экипажу: ручки селектора перевести в положение…

Остались двое – мужчина и женщина.

Женщина курила в окно. Мужчина ковырял подоконник.

В окно заглянуло дерево – подул ветер.

“Ветер”, – сказал мужчина и перестал ковырять подоконник.

“Сейчас”, – сказала женщина. На подоконнике темнела пепельница.

Его зовут Стенгазета.

Любовь опрокинула его, как стакан с водой. Вода вылилась, стакан треснул и улыбнулся.

Все смотрели на него. А он смотрел в окно.

В окне желтела весна. Выкатилась маленькая круглая собака и зависла.

Собака чувствовала, что надо радоваться весне, но еще не решила как.

Из коридора, сквозь закрытую дверь, протекли голоса. “Они что-то от нас хотят”,- говорил голос. “Ничего не хотят”, – отвечал другой.

Голос Летчика. Летчик всем говорил, что не хочет мириться с.

Отдыхал здесь за то, что украл свой самолет.

Стенгазета пересчитал листы. Как всегда, недосчитался. Пересчитал снова. Четырех не хватает. И ручку украли.

Придется вставать, идти, красть у кого-то новую. Привыкать к новой. Какая еще окажется. Может, будет пачкать.

Самое сложное в украденной вещи – привыкание. Он вспомнил, сколько привыкал к украденным ботинкам. Сколько страдал от мозолей.

На улице, наконец, залаяли.

Что делать с украденными листами. Ведь каждый лист – это рассказ. Для стенгазеты. Четырех листов нет.

Сколько может лаять собака. Какие чувства пытается передать. Чем швырнуть в нее.

По коридору снова прошли голоса. На этот раз молчали, только около его двери сказали: “Ку-ку”.

Его зовут Мальчик Халамед.

Родился и вырос в парикмахерской. Относились к нему хорошо. Вместо игрушек давали ножницы и бритву. Он любил играть с волосами. В конце рабочего дня его купали в раковине.

Однажды пришел контролер – постричься. Вся шея в родинках. Контролер посмотрел на Халамеда, достал из кармана карамельку и спросил: “Почему здесь дети?”

“Это Нинельки из дамского”, – ответили парикмахеры.

“Почему он не в дамском?” – спросил контролер, опускаясь в кресло.

“Там лаком пахнет, у него сыпь. А Нинелька, как родила, взяла отпуск по уходу. По уходу от ребенка. От него ушла, теперь он нам как сын парикмахерской”.

Халамед сидел на полу и ждал, когда с головы Контролера начнут падать волосы.

“Не нужно превращать парикмахерскую в ясли”, – сказал Контролер.

“Мы не превращаем”.

“На карамельку”, – сказал Контролер Халамеду.

Халамед спрятал конфету в рот, не раздевая.

“Скажи “спасибо””.

Он не мог сказать “спасибо”. Все, чем можно было сказать это “спасибо”, было занято конфетой, сладкой, как поцелуй убежавшей матери. Он стал складывать слово “спасибо” из падавших волос.

“Ох уж эти ваши родинки”, – говорил парикмахер, нанося на шею Контролера белые облака.

Процесс бритья состоит из:

нанесения мыльной пены на клиента,

бритья вдоль направления роста волос,

вторичного нанесения мыльной пены на клиента,

бритья против направления роста волос.

Следует помнить, что подбородок служит

таким же своеобразным центром роста волос на лице,

как и макушка на голове.

Но на голове волосы направлены

во все стороны от макушки,

а на подбородке часть волос

направлена к центру его,

а часть в стороны.

Ее зовут Аделаида.

Она жила около железной дороги. Рельсы проходили сквозь квартиру. Сквозь стол с сосисками. Сквозь кровать, на которой она лежала с мужем. Ночью шел поезд, обдавая супругов дымом. Над головой шумели вагоны. По спящему лицу мужа проносились желтые тени окон. Утром она счищала с постели мазут. Вытряхивала в окно щебень.

С мужем виделась только ночью. Темнота – лучший друг старения. Он не видел ее морщины, она – его лысину.

Они украли молодость друг друга. Ее молодость – она знала – спрятана в углу его комнаты. Среди пыльных удочек и трех непарных носков. Куда она засунула его молодость, она вообще не помнила.

Однажды она стала ему изменять. Потом перестала. Потом еще – пару раз. Потом снова стала верной женой.

Так прошла жизнь. Наступили ранние заморозки: сорок лет.

В анкетах она писала, что у нее есть дети.

Два независимых существа. Курят, зарабатывают. Чужие.

Чужжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжие!

По-настоящему в ее жизни только рельсы. Раньше ей казалось, что это из-за мужа. Из-за тяжело протекавшего брака. Но с остальными партнерами было еще хуже.

Муж хотя бы меньше у нее воровал. Так, по мелочам.

Иногда приходили в гости дети. Она вставала у плиты и пекла блины. Дети съедали блины и уходили. Она проветривала кухню от сигаретного дыма и шла куда-то вдоль рельсов, в темноту.

Взяли ее за кражу свитера в магазине подержанных вещей.

Аделаида вышла в мокрый сад.

“Вообще-то, – говорил Секретарь, стоя около медленно капающей сирени, – вообще-то здесь хорошо. Вот вы как считаете”.

Она никак не считала. Секретарь ей не нравился.

Из-за кустов выглянул мальчик Халамед: “А я все слышал”.

На нем была вязаная шапка. Медленно побежал в главный корпус.

“Вы любите сирот”, – спросил Секретарь, пытаясь оторвать ветку сирени.

Если разобраться, Секретарь ее даже младше.

Идиот, ну что он делает с этой сиренью.

Вернулся Халамед. Забыл ножницы и расчески. Причесывал и стриг траву. Люди не доверяли ему свои волосы.

Аделаида подошла к Халамеду. Он сидел за кустом и причесывал траву.

“Как обросла”, – говорил Халамед. Аделаида села на корточки и стала смотреть, как расческа скользит по траве.

Его зовут Секретарь.

Он богат; на воле у него есть яхта. На яхте лежит девушка.

Он крадет меньше всех. Только один раз, по подсказке, украл вилку. Покраснел, вспотел. Все подбадривали. Не выдержал, вернул на место. Нет силы воли.

Его зовут Стенгазета.

Смотрит на мир сквозь пыльные очки. Надо протереть; поиски платка приводят под кровать. Под кроватью находит книгу. Сидит на полу, читает. Очки так и не протерты. В окне движется его любовь. Там сад; мальчик Халамед водит расческой по траве, вычесывая мурашей. В тени, с обломком сирени в руках, улыбается Секретарь.

Секретарь украл землю. На кладбище. Юридически говоря, купил. Купил незаконно – законно у нас вообще ничего нельзя купить. Законно можно только украсть. Есть закон, что и как можно украсть, и что тебе за это будет, если попадешься. Попадаемся редко. Потому что с детства знаем. Потому что родители учат, где и что можно. “Зачем вам понадобилась земля на кладбище”, – спросили Секретаря на суде. Когда-то он объездил весь мир. Теперь у него только этот сад. Тяжелые ветви. Трава, в которой ползает мальчик Халамед. Аделаиды уже не видно. Она внутри. Она идет по горбатым половицам коридора. Она открывает дверь и летит к Стенгазете, распахнув руки.

Мальчик Халамед поднялся и вытер об себя зеленые ладони. Трава радовала глаз. Если бы не зависть взрослых, он продолжал бы жить в парикмахерской. Но взрослые завидуют детям. Он выпил целую раковину этой зависти.

Он родился и устал. Он лежал, маленький, голый, уставший, в парикмахерской. Вокруг лезли головой в раковину. Днем его прятали. Покупали синее пастеризованное молоко. Иногда шутили насчет того, кто его усыновит.

А он ползал по волосатому линолеуму. Он рос в подсобке, маленькой квадратной комнате без окон. В ней стояли три лысые искусственные головы. Одна мужская, одна женская, одна – популярного актера с фамилией Трюфель. “Для чего они”, – спрашивал Халамед у парикмахеров. “Если клиенту отрежет голову, заменим вот этой”.

Он верил.

Он верил всему. Он рос в подсобке.