Это позволяет нам подступиться к самой темной и трудной проблеме — как все это началось? Уклониться от нее, ссылаясь на эту темноту и трудность, мы не имеем права. Потому что как раз «начало всего этого» — переход к знаковому языковому отражению действительности знаменовал (как мы отмечали в лекции) огромной важности переворот. Он имел решающее значение в развитии человеческой психики, в самом появлении человеческой психики. Этим переворотом датируется принципиальный разрыв человека с животными в способах отражения реальности и регуляции своего поведения.
Существует множество теорий происхождения языка. Одни ученые видят его источник в звукоподражании (сравним слова вроде «топот», «кукушка» и т.п.). Другие считают, что исходный звуковой материал дали эмоциональные звуковые реакции и крики, наблюдаемые у животных (ср. слова «ох!», «ах» и т.п.). Третьи считают, что речевые звуки происходят из выкриков и звуков, издававшихся во время напряженного коллективного труда (ср. «ухнуть»). И так далее...
Как фактически обстояло дело — вопрос темней. Наверное, играли роль все эти факторы, затем, довольно рано, добавилось и сознательное изобретение звуко-
вых обозначений (может быть, сначала, как имен-меток отдельного человека).
Все это очень интересно и открывает широкий простор для всякого рода увлекательных построений. Однако, мы не будем здесь разбирать или сочинять разных гипотез о том, как все это могло бы быть. Поступим лучше, как действуют палеонтологи. По окаменевшим остаткам и отпечаткам древних животных они пытаются восстановить их облик, строение, даже образ жизни.
В языке такими обломками первоначальных древних значений являются корни слов и грамматические структуры. Как окаменевшие отпечатки, они фиксируют способы отображения реальности, ее классификации и организации, присущие нашим далеким предкам — создателям современных языков.
Первый вывод, к которому приводит такое исследование, следующий. Значения слов складывались, когда еще не было понятий. Эти значения вырастали из чувственных образов действительности, т.е. из представлений. Слова выступали здесь в качестве «центров кристаллизации» определенных комплексов представлений. Доказательства этого дает прежде всего изучение древних и современных примитивных языков, в которых процесс словообразования происходит иногда прямо на глазах, специально для той ситуации, о которой идет речь.
К таким языкам относятся, например, многие индейские языки. Первое, что бросается здесь в глаза — это расплывчатость «основ», из которых складывается словарный фонд этих языков. Но эти своеобразные «слова», как правило, не употребляются в речи сами по себе. Для каждого конкретного случая они комбинируются говорящим так, чтобы отобразить определенную ситуацию.
Например, в алгонкинских языках слово «кечика-муп» состоит из двух основ. Начальная основа «кечи» связана с представлением чего-то большого, интенсивного и т.п. Вторая основа «кам» дает смутное представление неопределенного пространства. Конечная частица «уп» — личное местоимение для неживого предмета. Все вместе означает любое «большое безграничное пространство» (например, озеро, море, степь, небо и т.д.). Как справедливо отмечает Блонский: «В конце концов, такое словообразование сильно напоминает испытуемого в психологических опытах, когда он описывает свой смутный образ так: «Я вижу что-то... большое., неопределенное» и т.д.
Практически в алгонкинских языках нет ни имен, ни глаголов, ни склонений, ни спряжений. Категориальные отношения еще не выделились в структуре языка, а обозначаются, как и все остальные отношения, соответствующими значимыми словами. Например, сочетание основ: «уэтчи» (место откуда) + «кесияк» (представляет холод) + «чи» (представляет «место где») + «иши» (обозначает движение к говорящему) 4- «исэ» (выражает быстрое движение) + «ла» (третье лицо единственного числа живого рода), вместе дает слово «уэт-чикесиякчишисэла», объединяющее представления из-места-холод-где-сюда-быстро-перемещается-живое. Это слово означает примерно то же, что русская фраза: «он бежит сюда с севера».
Выдающийся русский лингвист А.А. Потебня подчеркивал связь этого отсутствия грамматических форм с чисто образным значением слова: «... Как зерно растения не есть ни лист, ни цвет, ни плод, ни все это взятое вместе, так слово вначале лишено еще всяких формальных определений и не есть ни существительное, ни прилагательное, ни глагол... слово в начале развития мысли может быть только указанием на чувственный образ, в котором нет ни действия, ни качества, ни предмета, взятых отдельно, но все это в неразрывном единстве».
Если «основы» (т.е. элементы слов) очень неопределенны, то сами слова, как правило, очень конкретны и образны. Например, слово «отэ» означает перемещение по поверхности, производимое медленно, с усилиями и т.д. (например, ползание). «У... мани» — принадлежность живому. Таким образом, слово «утотемани» буквально означает что-то вроде «тот, кто обладает свойством перемещаться с усилием» или «перемещающийся с усилием». В действительности оно означает «старший брат».
Как отмечает Блонский, «состоя из элементов очень общего значения, индейское слово в целом несравненно образнее и конкретнее нашего «старший брат», так^ как по-индейски, во-первых, непременно надо приба-) вить «его», «мой» и т.д., и просто «брат» не существует; во-вторых, это слово относится только к старшему бра-
ту, а не вообще к брату, и, в-третьих, оно выражает идею движения. Не просто «брат», но «его старший брат», точнее «его усиленно движущийся, хлопочущий о нем».
Эта же конкретность словесных значений отмечается и в языке других первобытных народов. Например, в языке австралийского племени аранта нет слов, означающих вообще «гора», «холм», «река» — а каждая гора или холмик имеют собственное имя.
У ненцев нет слова «снег» вообще, но есть около 40 слов для наименования различных видов снега. У жителей Тасмании есть слова для обозначения каждой разновидности австралийской акации, но у них нет слова «дерево». У зулусов есть отдельные наименования для «белой коровы», «бурой коровы» и др., но нет слова «корова». У могикан разрезывание разных предметов обозначается разными словами и т.д.
Слова как бы еще означают лишь то, что можно чувственно воспринять и представить. Например, «снег летящий» и «снег лежащий», но не вообще. Аналогично, например, в арабском языке лев имеет 500 названий, верблюд — 5744.
Второй источник, который подтверждает первоначальный, образный характер словесных значений, это — этимология, т.е. исследование происхождения и изменения значений слов.
Наиболее яркий материал здесь дают так называемые агглютинативные языки. В этих языках все уточнения значения слова достигаются добавлением, наращиванием (agglutinare — склеивать, приклеивать) к корню различных частиц. Например, в самоанском языке слово «мата» образуется из двух частей: та — означает «я», ма — означает любую связь и отношения (для, к, с, и...).
Буквально получается обозначение чего-то, имеющего определенное отношение ко мне («для меня», «со мной», «и я» и т.д.). Фактически это слово значит «лицо», «глаз», «смотреть». «Нас поражает получившаяся конкретность, образность: вместо местоимения «я», то, что максимально характерно для образа человека и обыкновенно в первую очередь видится, когда образно представляют человека... лицо, глаза» (П. Блонский).
Ярко обнаруживается эта образная основа и во множестве слов, производных от «мата». Например: мата-мата (дословно: смотреть — смотреть) означает — рассматривать, пристально смотреть, наблюдать. Мата’у («угрюмое лицо) — скупой, жадность, зависть, страх. Матапуа’а (лицо свиньи) — безобразный, безобразие (а также безобразничать и т.д.). Матамули (окончательное лицо) — решать.
То же справедливо для флексивных языков, к которым относится и русский. Например, слово «верста» происходит от вертеть, поворот, заворот, в частности заворот плуга в конце нивы. Отсюда — борозда, длина борозды, путевая мера. Слово «понятие» произошло от древнерусского «я—ти» — «схватить руками, взять (ср. «объять», «обнять») и т.п.
