В 1765 г. восточный украинский ареал вне Малороссии — Слободская Украина — преобразовывается из пяти полковых округов в Слободско-Украинскую губернию (1765–1835) с общеимперскими органами управления, а полки — в регулярные кавалерийские части.
В 1781 г. упраздняется административное полковое устройство и в Гетманщине, которое заменяется Малороссийским генерал-губернаторством, разделенным на три губернии (или наместничества). Автономная администрация и судопроизводство прекратили действовать.
В 1783 г. запрещаются переходы крестьян с их мест проживания, что означает завершение процесса закрепощения. В том же году казаки (военное сословие) становятся «казенными землепашцами», т. е. государственными крестьянами, из которых уже рекрутируются солдаты в регулярные «карабинерские» полки.
Старшина получила возможность стать «табельными чинами», т. е. приравняться к российскому служилому дворянству. Когда в 1785 г. Екатерина провозглашает «права, вольности и преимущества» российского дворянства, малороссийской старшине только и оставалось, что в достаточно льготной ситуации доказать свою шляхетскую генеалогию — и все, почти 25 тысяч человек, попавшие в число российского дворянства, обрели неограниченные возможности для карьеры в великой державе. Они получили в собственность крестьянские души, а за это должны были исполнять статскую и военную службу государству.
Суммируя, можно сказать, что Екатерина осуществила вполне продуманную политику поглощения и растворения «политического тела» Малороссии в нутре империи, используя силовые, административные, миграционные и социально стимулирующие меры. Наибольшие нарекания украинских патриотов (кроме «коварства» самой императрицы, конечно) вызывает «измена старшины», которая за щедрые социальные привилегии и возможность распоряжаться крепостными «продала» фактически остатки государственности. Групповой эгоизм погубил общее дело, за которое столько пострадали. Вряд ли можно судить столь категорично украинскую старшину, поскольку подобный крепостнический уклад охватывал половину Европы к востоку от Эльбы и являлся нормой как для Речи Посполитой, так и для России — единственных государств, с которых можно было брать пример в тех обстоятельствах. Но в Речи Посполитой шляхетский статус (мы не говорим о крестьянах) предполагал и участие в демократической процедуре, а в основе легитимности высшей власти лежал договор короля с избиравшей его шляхтой. Дворянство же Российской монархии пользовалось социальными привилегиями лишь в обмен на службу абсолютной монархии. Речпосполитские вольности были достигнуты в России лишь через 110 лет после гибели польско-литовского государства, уже в новых исторических условиях, да и то, видимо, слишком поздно.
«Предначертанья былых времен»
Большие хоругви Сечи, XVIII в..
Завершением усилий императрицы стало присоединение к России в результате второго (1793) и третьего (1795) разделов Речи Посполитой территорий Правобережья и Волыни, что на более чем 100 лет «поместило» большую часть украинских этнических земель в Российскую империю. Оставшаяся территория — Галиция, Закарпатье, Буковина — оказалась в пределах австрийской монархии Габсбургов. Ее судьба была во многом отличной от судьбы Центральной и Восточной Украины, и этот кордон двух империй по сей день порой дает о себе знать.
Мое мнение относительно и Екатерины, и «продажной» старшины, как заметно, не очень радикально. Екатерине не было какой-то нужды особо не любить малороссиян, ее беспокоили более глобальные проблемы построения рационального и регулярного государства «просвещенной монархии». Это — та же ситуация, что и с шотландскими горными кланами: английским королям-немцам Георгам в том же XVIII в. пришлось их «обуздать» не потому, что немцы крайне не любят кельтов (Георги могли их вообще не встречать ни разу), а просто у современного государства своя логика, которая не терпит разнообразия. Хочешь быть непохожим? — Займись национализмом и защити свой суверенитет. Но напомним, что до французской революции в XVIII в. идея национального суверенитета еще не была известна: существовали определенные, исторически своеобразные земли, лояльные определенным династиям и имевшие некие особенности правового статуса. Например, Малороссия имела в основе своих отношений с Романовыми «Статьи Богдана Хмельницкого», которые и проясняли нюансы ее «непохожести». Конечно, продолжительные усилия российских властей урезали эти «предначертания прежних времен», и, начиная с Петра, они уже и не пытались даже формально хоть как-то их придерживаться. Поэтому гетманская карьера Разумовского — это явно случайность, исключение из правила, а не изменение логики централизаторской имперской политики. Елизавета своими эмоциями лишь «расслабила» казацкую элиту, для которой хватка Екатерины вдруг показалась жестковатой. Но «матушка» щедро компенсировала ей моральный ущерб.
Эх, матушка…
«Екатерина II — законодательница», 1783. Картина украинца Дмитрия Левицкого в модном тогда жанре возвышенной аллегории представляет императрицу, приносящую курящуюся дымком жертву статуе Фемиды. Ее усилия по унификации законодательно и административно пестрой империи завершили усилия Петра І и похоронили остатки автономии Малороссии. Нельзя сказать, что она особенно не любила украинцев; у империи и великих самодержцев просто своя логика. Не хочешь от нее страдать — не попадайся в их объятия.
Оценка действий старшины должна также предполагать и ее видение тогдашних реалий. Россия в середине и второй половине XVIII в. не имела такого конкурента в регионе, который бы дал повод казацкой элите вообще задуматься (кроме некоторых исключений) над своими внешними ориентациями. Мощь имперского государства вносила ее автономистские претензии лишь в поле дозволенной самодеятельности, и какие-то послабления не могли быть вытребованы, а лишь дарованы. Посему, хотят — послабляют, не хотят — гайки закручивают. Сама Малороссия уже собственно ничего не решала. Казаки, хоть и славно воюют, но — не регулярная армия новой эпохи.
Тогдашней украинской элите успешно «удалось найти свое место в имперском культурном пространстве» (американский историк Зенон Когут). Поскольку ее представители учились грамоте по Святому Письму, то старорусский (или «книжный») язык звучал для них как родной. Для украинской знати постепенная замена староукраинского языка старорусским (ставшим через некоторое время собственно русским) была практически незаметной. Это означало замену одного «книжного языка» другим, а общий славянский элемент создавал иллюзию тождественности. Правда, разговорный украинский еще употреблялся в «низких жанрах», преимущественно пародийных и юмористических. Но, как замечает тот же Зенон Когут, украинская шляхта не могла себе представить, что народный язык может быть средством выражения высокой культуры. В конце XVIII в. она полностью переняла имперскую культуру, которая была одновременно и космополитической, и русской. И внесла в нее, заметим, солидный вклад. Представители этой культурной среды воспринимали архаику своей родины как явление, уходящее в прошлое прямо на глазах.
К концу XVIII в. малороссийская идентичность превратилась не в национальную, а в локальную (в пределах Российской империи) — своеобразный «земельный патриотизм». Однако «антикварный интерес» к старине и колориту родной сторонки дожил до тех времен, когда всему этому набору культурно-исторических отличительных черт придали новый, гораздо более радикальный смысл.
Потеря остатков государственности Хмельницкого воспринимается людьми, мыслящими в национальном украинском духе, как и всякая потеря национального суверенитета, с чувством своей нынешней исторической правоты, поскольку они знают, что бывает иначе. Их тогдашние предки не были столь однозначно в этом уверены: всевозрастающая мощь Империи в XVIII в. была очевидной данностью, которая расширяла возможности людей, приобщенных к этому величию. Родная, но провинциальная Малороссия и величественный Санкт-Петербург — что выбрать как индивидуальную самоцель, поле для самореализации? Нужно признать за Екатериной то, что карьера лояльных малороссиян в имперских пределах никак не ограничивалась (причины этого мы поясним позже). Пример: дипломат, статс-секретарь императрицы, канцлер империи и светлейший князь Александр Безбородко, до того — киевский казацкий полковник, чем не образец для подражания? Однако некоторая часть той же старшины и при Екатерине мыслила широко, но при этом видела и местные перспективы; именно эти люди и сохранили историческую преемственность, ту традицию, которой потом воспользовался, возникнув, украинский национализм.
