Спустя несколько дней в следующем письме он «поправляется»: «Положение здесь отчаянное, такого я не видел никогда ».

Сложности Кирова объяснялись тем, что в Ленинграде оппозиция почти фанатично поддерживала Зиновьева. За него стояла не только партийная элита, его культ пестовался среди комсомольцев. XI губернская конференция РЛКСМ, приветствуя его как «вождя и руководителя Ленинского комсомола», верноподданнически объявила, что он является «примером твердокаменного большевика, надежнейшего ученика Ленина».

Кирова зиновьевцы считали «не настоящим большевиком», и его встретили иными «приветствиями». Возглавив Ленинградскую парторганизацию, Киров провел грандиозную чистку от сторонников Зиновьева, что, конечно, не добавило ему симпатий среди оппозиционеров. Уже в декабре первого года работы он получил письмо, в котором анонимные авторы писали:

«Тов. Киров, а тебе мы, оппозиционеры, заявляем: перестань барствовать, мы знаем, где ты живешь. И если поедешь в автомобиле, то мы, оппозиционеры, в одно прекрасное время будем ловить таких паразитов, как ты, тов. Киров… и мы вас всех, паразитов, постараемся уничтожить». Так приняли его противники. Однако открытый и жизнерадостный, признанный трибун, он пользовался любовью и уважением у ленинградских рабочих.

Киров не был лукавым царедворцем. Со Сталиным его связывали как политические убеждения, так и личная дружба; более того, их симпатии были взаимными. Приезжая в Москву, Киров неизменно останавливался у Сталина. Во время проведения XVII съезда он даже «спал на сталинской кровати, а хозяин довольствовался диваном». Член Политбюро Каганович вспоминал: «Сталин относился к Кирову лучше, чем к любому из нас…»

Работник управления охраны вождя Н.С. Власик тоже отмечает: «Больше всех Сталин любил и уважал Кирова. Любил его какой-то трогательной, нежной любовью. Приезды т. Кирова в Москву и на юг были для Сталина настоящим праздником… В Москве он останавливался на квартире у т. Сталина, и И[осиф] В[иссарионович] буквально не расставался с ним».

Вернувшись из очередного отпуска в конце ноября 1934 года, Сталин сразу позвонил Кирову. М. Сванидзе записала в дневнике, что в этот день «после обеда у И[осифа] было очень благодушное настроение. Он подошел к междугородной вертушке и вызвал Кирова, стал шутить по поводу отмены карточек и повышения цен на хлеб. Советовал Кирову немедленно выехать в Москву, чтобы защитить интересы Ленинградской области… И[осиф] любит Кирова, и, очевидно, ему хотелось после приезда из Сочи повидаться с ним, попариться в русской бане и побалагурить между делами, а повышение цен на хлеб было предлогом…»

Конечно, Сталин вызывал соратника не для того, чтобы «попариться вместе с ним в бане». Последняя их встреча началась 28 ноября в 15 часов и продолжалась более двух с лишним часов. Сталин предложил Кирову перебраться в Москву: как члену Политбюро, ему предстояло стать наиболее приближенным сподвижником вождя. Вечер следующего дня они вместе провели на спектакле Художественного театра, а затем Сталин сам проводил возвращавшегося в Ленинград Кирова на вокзал.

Когда делаются попытки противопоставить фигуру Кирова как «конкурента» Сталину, то изначально лукаво опускают закономерный вопрос: а отвечало ли это устремлениям самого ленинградского секретаря? Готов ли он был сам к подобной роли?

Молотов рассказывал: «В конце XVII съезда мы сидели в своей компании, в комнате президиума, и Сталин говорит Кирову: «Теперь тебе пора переходить на работу в Москву».

Я поддержал Сталина… но Киров так на меня набросился: «Да что ты говоришь! Да я здесь не гожусь, да я в Ленинграде не хуже тебя могу, а здесь, что я смогу?»… Ругался последними словами…

Киров был больше агитатор. Как организатор он слаб. Да нет, он на первого не претендовал ни в какой мере. Он мог работать, но не на первых ролях. Первым его бы не признали… особенно ответработники… Сталин его любил… он был самым любимым у Сталина».

Действительно, яркий трибун с открытой улыбкой, Киров не рвался на первые роли, тем более он не стремился взвалить на себя такой груз, как руководство всей партией. Но, чувствуя превосходство Сталина, Киров полностью солидаризировался с ним. Впрочем, он никогда не скрывал этого. Выступая на XVII съезде, он так охарактеризовал вождя:

«Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин, а кто-нибудь другой.

Вся основная работа - это должна знать партия - проходит по указаниям Сталина, по инициативе и под руководством товарища Сталина.

Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его, если они касаются рабочих, крестьян и всех трудящихся нашей страны».

Все присутствовавшие долго и бурно аплодировали. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, строя террористические планы уничтожения руководителей государства, заговорщики поставили в один ряд Сталина, Ворошилова и Кирова. Эта патологически лелеемая, обостренная ненависть обрела час своего торжества в первый день зимы 1934 года.

В этот день Киров не собирался ехать в областной комитет; с утра он находился у себя на квартире и готовил доклад, с которым вечером должен был выступить во Дворце им. Д. Урицкого. Он несколько раз звонил в Смольный с просьбой доставить необходимые материалы.

Тем не менее около 16 часов он связался с гаражом, попросил подать машину и в сопровождении машины охраны поехал в Смольный. У ворот прибывшего Кирова встретили сотрудники наружного наблюдения Александров, Бальковский и Аузен, оперативный комиссар Борисов и помощник коменданта Смольного Погудалов.

Вместе с приехавшей охраной все вошли в вестибюль и довели Кирова до дверей, ведущих к лестнице на верхние этажи. Погудалов и сотрудники оперативного отдела НКВД Паузер и Лазюков остались у дверей, а Борисов, Аузен и Бальковский стали подниматься вслед за Кировым по лестнице.

Убийца Кирова Николаев еще с утра пытался достать билет на актив, где должен был выступать Киров. Он дважды звонил на службу жене и, когда выяснилось, что она не может ему помочь, после часа дня отправился на проспект им. 25 Октября, в Смоленский райком партии. Там он обратился с просьбой о билетах для себя и жены к сотрудникам райкома. Билеты ему пообещали, но предложили прийти за ними к концу дня.

«Для страховки» Николаев поехал в Смольный, где тоже стал просить билеты у знакомых сотрудников городского комитета. Имея при себе наган, он находился в здании с 1 часа 30 минут дня до 2 часов 30 минут. В ожидании конца дня Николаев «решил погулять возле Смольного…». По истечении часа он вновь вернулся в здание и поднялся в туалет на третьем этаже. Когда он вышел оттуда, «было примерно 4 часа 30 минут вечера…».

На допросе 3 декабря в показаниях Николаева отмечено: «Выйдя из уборной, я увидел, что навстречу мне по правой стороне коридора идет С.М. Киров на расстоянии от меня 15-20 шагов. Я остановился и отвернулся к нему задом, так что когда он прошел мимо меня, я смотрел ему вслед в спину. Пропустив Кирова от себя шагов на 10-15, я заметил, что на большом расстоянии от нас никого нет. Тогда я пошел за Кировым вслед, постепенно нагоняя его.

Когда Киров завернул за угол налево к своему кабинету, расположение которого мне было хорошо известно, вся половина коридора была пуста, я побежал шагов на пять, вынув наган на бегу из кармана, навел дуло на голову Кирова и сделал один выстрел в затылок. Киров мгновенно упал лицом вниз. Я повернул назад, чтобы предотвратить нападение на себя сзади , взвел курок и сделал выстрел, имея намерение попасть себе в висок . В момент взвода курка из кабинета напротив вышел человек в форме ГПУ, и я поторопился выстрелить в себя. Я почувствовал удар в голову и свалился…»