Откровенно говоря, Шайтана Иван Матвеевич побаивался. Ревности он не испытывал, но всегда, когда Вовка запросто возился с псом, чуточку чувствовал себя незаслуженно обиженным.
Иван Матвеевич был уверен, что у животных есть шестое чувство, благодаря которому они безошибочно определяют людей плохих и хороших, предпочитая, разумеется, последних. Не без сожаления он сделал вывод, что завоевать расположение Шайтана ему вряд ли удастся. Считая его в некоторой степени членом семьи, главой которой являлся сам, Иван Матвеевич был с Шайтаном краток, требователен и суров. Не позволял себе повышать голос на пса и в то же время принципиально игнорировал ласку и нежность. Щенок подрос и стал смотреть на Си- макова - старшего, как на посторонний предмет. «Надо же,— притворно возмущался Иван Матвеевич, — оказывается, этого обормота нужно по головке гладить, иначе к нему и с мешком конфет не подъехать».
Впрочем, Симаков - старший и не навязывался в друзья, но не ожидал, что собака к нему будет относиться так. Он явно ощущал растущую неприязнь к Шайтану. Пес отвечал взаимностью. Потому-то Шайтана и посадили на цепь. А затем на тайном семейном совете, на котором,
по понятным причинам, не участвовал Вовка, родители твердо решили избавиться от пса. Участь Шайтана была предрешена.
БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЙ
Услышав знакомое поскрипывание Вовкиных ботинок, Шантан встрепенулся могучим телом и отчаянно завилял хвостом. Холодный ветер донес до ноздрей будоражаще знакомый запах. Наверное, такой же запах был у его матери, которую, к сожалению, он совсем не помнил, как не помнил своих сестер и братьев, оставшихся где-то на другом краю земли.
Проклятая цепь... Как мешает она, как стесняет движения, как крепко держит в железных тисках, не давая возможности поспешить навстречу другу, вожаку, открывавшему скрипучую дверь. Шайтан само нетерпение, сгусток взвинченных нервов, подчиненных одному желанию — с радостью броситься на грудь хозяина.
Вовка обнимает Шайтана и пытается свалить на снег. Пес вырывается, с небольшого разбега таранит Вовку в грудь и, наблюдая за покатившимся вожаком, радостно лает.
Вовка поднимается на ноги и опять идет в наступление. Пес настороженно следит за его движениями, прижимается мордой к снегу, шустро виляет хвостом, готовый прыгнуть в любой момент и мощным ударом груди свалить противника на землю.
Скоро игра становится Вовке в тягость. Все больнее и ощутимее становятся удары.
—Здоровый, ну и здоровый,— говорит он не на шутку разошедшемуся псу. Они тяжело дышат, и белый пар от дыхания стоит над ними светлым причудливым кустом, шевелясь под тяжестью серебра, падающего откуда-то сверху.
Шантан лапами трогает ненавистную цепь и с мольбой, застывшей в черных зрачках, просит друга освободить от проклятых оков. «Зачем они висят на моей шее? Зачем?»—вопрошает потухший собачий взгляд. Тугой ошейник притупляет память обо всем хорошем, заменяя ее только злостью, злостью, злостью. Она кипит, разрывает грудь и кровавым туманом застилает глаза. «Ты же мой друг и товарищ, почему и зачем заставляешь мучиться? Снимите ошейник, снимите цепь, не дайте ярости и злости одержать верх»,— молили глаза Шайтана.
—Ну что ты, что ты, Шайтанушка. Привыкнешь,— жалостливо, чуть не плача, произносит Вовка, читая в глазах собаки немой укор.— Скоро отец ружье купит, и тогда мы пойдем на охоту. Вот и побегаешь, порезвишься. Не отчаивайся.
Вовку не покидало ощущение, что и он, вернее, его частичка, смятая, исковерканная, раздавленная, сидит на одной цепи рядышком с Шайтаном и задыхается от горечи унизительного положения. Крохотная слезинка покатилась по холодной щеке мальчишки. Шершавым языком Шайтан коснулся его лица и тут же отвернулся, то ли от стыда за Вовку, то ли чувствуя за собой вину за то, что сердится на Вовку — не Вовка виноват...
—Потерпи еще немного. Летом я тебе сделаю просторный вольер, совсем жизнь другой станет, вот увидишь.
Темная ночь оглашалась жутким воем, пробирающим до костей. Тоскливая песня лилась из широкой пасти, не умолкая ни на минуту.
«Все плачет и плачет,-— печалился Вовка,— когда он, наконец, привыкнет к цепи?» Заслышав возню проснувшихся родителей, он, не дожидаясь ругани в адрес Шайтана, поспешно одевался и выходил во двор.
Пес радостно рвался к нему, смешивая победное рычание и скулеж узника, звал на помощь и предлагал свою — улыбался, оскаливая блестящие зубы, и тут же
плакал, смешно сморщив морду. Боль и радость, отчаяние и вера, злоба и доброта — все чувства, какими наделила его матушка-природа, рвались наружу, на свет, на волю.
«Возьми меня с собой. Рядом. Только рядом дозволь шагать! И никто никогда не посмеет тебя обидеть в моем присутствии. Я твой отныне и навсегда. Покажи мне своего обидчика, и я расправлюсь с ним. Покажи»,— умолял Шайтан Вовку, не зная, чем еще он сможет доказать свою любовь и преданность.
—Ты не скули, браток, потерпи до утра. Я понимаю,— говорил Вовка,— такая ваша доля собачья. Тебе в жару и в холод на цепи сидеть. Кошке на печи, в тепле нежиться. А нам, людям, думаешь, легко? Э-э, брат, знаешь, забот сколько! Такова жизнь. Ну ладно. Не вой больше.
Что теперь поделаешь? Крепись.
Вовка уходил в дом, неслышно закрывал дверь, а пес еще долгое время сидел на снегу, уставившись мутными глазами на черный прямоугольник двери, как на заклятого врага, навсегда отнявшего единственного друга.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Всю ночь Шайтана мучило необъяснимое волнение. Едва он закрывал глаза, как тут же откуда-то издалека доносился Вовкин голос. Он резко поднимался, оглядывался, догадываясь, что все это ему только кажется. Однако заснуть не мог. Он просто не имел права прозевать появление хозяина, которого именно в эту ночь ему нестерпимо хотелось увидеть.
Как никогда насмешливо взирала на Шайтана с высоты щербатая луна. Протяжно завывал ветер, швыряясь снежной пылью. Пес уныло выглядывал из глубокого сугроба, прислушиваясь к звону цепи и гудевшей рассерженным ульем проволоке. Однообразие звуков усыпляло, но
едва его голова касалась вытянутых лап, как вновь слышался дорогой голос.
Вконец измученный, Шайтан выбрался из конуры и разразился громким лаем. Он не бранился и не жаловался на жизнь. Ему просто хотелось увидеть друга, удостовёриться, что он здесь, за этой дверью.
Но Вовка не вышел из дома. Под завывание пурги он спал крепко.
Ближе, к утру перестало вьюжить. И сразу замерцали в холодном небе безмолвные звезды. Отчаявшись дозваться хозяина, утомленный Шайтан привалился к забору, свернулся калачиком и наконец погрузился в беспокойный сон.
В это утро свет в заиндевевших окнах загорелся несколько позднее. В. доме стояла тишина. Была суббота. За окнами мелькала только Вовкина тень. Неожиданно из дома донесся слабый металлический звон. Шайтан проглотил набежавшую слюну. Так может звенеть только его миска. Ее звон он может отличить от тысячи подобных. На то он и пес.
