Напротив, на тротуаре возле кино, стоит тележка, с которой продают бутерброды с жареной свининой, над тележкой большими красными буквами написано: «Чичи». Вдруг на тележке дважды прозвонил колокольчик, и все, кто был в парке и на улице, закричали во всю глотку: «Вон, мошенник! Вон, нахал!»
У своего соседа по скамейке, молодого человека, я спросил, что это означает, и он сказал мне:
— Понимаете, старый Чичи, бедняга, друг всему Баракоа, и все у него просят кусочек свининки или шкварочек в долг. Чичи чуть не разорился, и тогда он придумал этот колокольчик. Он никому не отказывает в кредите, но, отпустив товар, звонит в колокольчик дважды. Теперь уже мало кто просит у него в долг — кому охота становиться общим посмешищем.
Торговля с тележки шла вовсю, но больше я колокольчика не слышал. Через некоторое время я подошел к тележке и попросил два бутерброда. Пока я расплачивался, какой-то мужчина лет сорока пяти, седой, небритый, небрежно одетый, тихо-тихо, почти неслышно, умоляюще зашептал, украдкой поглядывая на меня:
— Памятью матери твоей заклинаю, Чичи, дай мне три бутерброда, дома есть нечего, а денег у меня нет, только завтра получу… Чичи, пожалуйста, не звони в колокольчик…
Через минуту он уже уходил с бутербродами, которые Чичи дал ему в долг.
Я не мог удержаться и спросил старика, почему он сделал исключение для этого мужчины. Старик перестал резать свинину, внимательно посмотрел мне в глаза, подумал, а потом сухо и коротко ответил:
— Он хороший человек, серьезный, работящий, просто ему не повезло. Да и вообще, из-за чего я звонить буду…
И продолжал торговать.
Баракоа со всех сторон окружен реками. С запада через город протекает Макагуанигуас, она течет вдоль залива, в который потом и впадает. Дальше, через Дуабу, реку побольше, перекинут простой деревянный мост. Возле ее устья стоит памятник в честь того, что здесь в 1895 году высадился Масео[6].
Еще дальше на запад протекает Тоа, красивая, широкая река, берега которой покрыты богатой растительностью. Она напоминает реки Африки или юга Америки, если судить по кинофильмам. Крестьяне в окрестностях называют ее просто Река, словно она единственная на свете. Они ее любят и боятся. Она несет им жизнь, а иногда и смерть. В верховьях реки лодочники на своих хлипких посудинках перевозят людей и товары, ежедневно рискуя головой. Там, где река пересекает дорогу, живут паромщики, они переправляют на другой берег машины, отталкиваясь длинными баграми. Когда мы впервые переправлялись через Тоа, в десяти-пятнадцати метрах от берега я увидел в глубине просвеченных солнцем вод искореженные остатки какой-то металлической конструкции. Я спросил самого старшего из паромщиков, что это такое, и он объяснил, что это обломки моста через Тоа, который потом был снесен паводком.
— А разве никто не предвидел, что такое возможно? Из инженеров, я хочу сказать? — спросил я.
— Знали, доктор, как же не знали… Но когда старый Хосе, дед моей жены, теперь уже покойный, а он был один из самых старых в наших местах, сказал им, что река унесет их сооружение, инженер ответил, что, мол, не беспокойся, я свою работу знаю. А старик ему и говорит: «Работу свою вы знаете, а я знаю эту реку». Вот и получилось, как дед сказал, — все унесло водой, одни только железки и остались там, внизу…
С востока течет Мьель, через нее перекинут широкий мост, и говорят, что, если кто выпьет воды из Мьеля, никогда не уедет из Баракоа. А еще дальше на восток, по дороге в Мойси, широко и привольно разливается устье Юмури.
Все реки, которые текут вблизи города, обладают одной особенностью. Ни одна из них не впадает прямо в море: там, где полагалось бы быть устью, из камней, песка, веток — всего, что принесли с собой паводки, — создаются естественные дамбы. Поэтому реки сворачивают направо и текут возле моря вдоль этих дамб, протяженностью от тридцати-пятидесяти метров до нескольких километров. Эти естественные дамбы здесь называют «тибараконами». По одну сторону от них — вода соленая, по другую — пресная. В конце концов реки сворачивают к морю и впадают в него.
Это короткие горные реки, уровень которых во время паводков резко поднимается, они становятся полноводными и бурными, а затем мелеют так же быстро, как и разлились.
Я уже говорил, что во время паводков тибараконы наносятся из камней, песка, деревьев, но, когда паводок выше обычного, реки пробивают эти дамбы и несут в море тонны грязи, землю и камни. Никогда не забуду, как однажды, после недели беспрерывных дождей, придя в больницу и поднявшись на второй этаж, я увидел, что море стало шоколадного цвета. Медсестра, местная жительница, рассмеялась, заметив выражение моего лица, и спросила:
— В чем дело, доктор? Что с вами?
— Что случилось с морем? — спросил я ее, совершенно ошеломленный.
— Ах, доктор, это Тоа пробила тибаракон!
Недалеко от Баракоа находится Юнке, которая отличается от всех близлежащих гор, да и от всех гор на Кубе своей удивительной формой, она напоминает стол — вершина плоская, а склоны отвесные. Местные жители утверждают, что, когда восходит солнце, на восточной стороне Юнке можно увидеть лица Масео и Марти. И правда, при некотором воображении в определенный час суток на склоне этой горы в игре света и тени удается различить лица наших вождей.
Среди прочего Баракоа отличается еще и тем, что в него очень трудно попасть. После ужасного путешествия по грунтовой дороге все надежды мы возлагали на авиацию. «ДС-3» компании «Кубана» преодолевает за сорок минут расстояние от Сантьяго до Баракоа, но, когда вечером мы добрались до отеля «Мирамар» и узнали, что «ДС-3», в котором летели наши товарищи и наш багаж, дважды пытался сесть в Баракоа и не смог, я заволновался…
— Как это «не мог сесть»? — спросил я у Рене. — Дождя не было, погода стоит ясная.
— Доктор, — спокойно ответил мне Рене, — даже когда на небе почти нет облаков, приземляться здесь очень трудно, особенно для непривычных летчиков, — такой уж у нас аэропорт. Но сегодня самолеты компании «Кубана» приземлялись и взлетали нормально, два рейса в день.
Он говорил правду. Взлетно-посадочная полоса аэропорта в Баракоа — не длинней, чем на авианосце, поэтому «ДС-3» должен сесть в самом ее начале, чтобы затормозить к концу. Но дело не только в этом. Аэропорт окружен горами, и летчики должны лететь над ними совсем низко, чтобы посадить самолет в самом начале взлетно-посадочной полосы. А зайти на посадку можно только с одной стороны, где горы образуют нечто вроде ущелья. И все приземляющиеся самолеты пролетали над нашей больницей. Поначалу я ужасно пугался, но потом узнал время рейсов «дугласов» компании «Кубана», которые проносились буквально в нескольких метрах над кабинетом, где я принимал больных, так что казалось, будто они вот-вот врежутся в здание больницы.
Затем, почти заглушив моторы и медленно снижаясь, самолеты проходят между двумя пиками, которые жители Баракао называют «Груди Марии Тересы», и почти сразу же пилот должен приземлиться.
Посадка в аэропорту Баракоа требует большой точности, и мы не раз и не два наблюдали, как самолет с нашим багажом заходил на посадку, но приземлиться не мог и возвращался в Сантьяго.
Каждый раз, как мы видели самолет над Баракоа, мы бежали к машине и мчались в аэропорт в надежде получить чемоданы и встретить товарищей. Так мы познакомились со всеми сотрудниками аэропорта. Однажды, когда мы примчались в аэропорт, кто-то из них сказал мне:
— Сегодня облаков поменьше, я думаю, они смогут приземлиться.
— Хорошо бы, ведь уже неделю ждем, — ответил я.
— Наш товарищ, который работает в радиорубке, считает, что сегодня получится. Проходите, проходите. — Он ввел нас в контрольную вышку на деревянных столбах. Из ее окон видно все летное поле и окрестности.
Входя, я услышал, как диспетчер дает летчику указания по радио. Вдалеке, в ущелье, виднелась блестящая точка — двухмоторный самолет, снижавшийся к аэродрому.
