— Да, — согласилась Сесилия, — мне кажется, люди они не очень хорошие…
— Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, с ними и будут связаны самые большие трудности…
За окном неустанно и гулко волны ударялись о мол.
Придя сегодня в больницу, я почувствовал, что обстановка там напряженная. Лица нахмурены. Наверное, Пера и Рамос уже обо всем рассказали — скорее всего, так оно и есть, но, может, мне только кажется, и все же я ощущаю какие-то странные перемены.
Примерно в девять тридцать пять приехали представители отделения ИНРА. И вместе с ними Родилес, который принял наше дело близко к сердцу. Мы поднялись на верхний этаж и сказали директору, что надо собрать совещание. Он злобно посмотрел на нас. Мы прошли в комнату, смежную с операционной. Слово взяли районные руководители, они сказали, что руководство ИНРА решило сместить нашего директора с должности, и один из них прочел соответствующий документ.
От ярости лицо Баркеса сначала стало красным, а потом мертвенно-бледным.
— Я не согласен с этим! — почти крикнул он, когда чтение закончилось.
— Вам придется согласиться, — сказал Родилес. — По тому, как вы развалили больницу, с вами еще мягко обошлись.
— Сместить меня может только министр! Это незаконно!
— Не надо кричать, доктор, — сказал я ему, — не поможет. Вы ничего не сделали для больницы, почему же вы так хотите руководить ею?
Он с ненавистью посмотрел на меня.
— Больше вам нечего сказать мне?
— Нечего, — ответил один из руководителей ИНРА.
— Тогда я ухожу.
— Только после того, как передадите дела доктору Родригесу, — сказал Родилес.
Следует добавить, что ничего он мне не передал, и вовсе не из-за упрямства, просто дела в больнице велись таким образом, что передавать было нечего. Документацией и наличностью ведал служащий по имени Сесар, так как в больнице не было администратора.
— Это незаконно. Я буду жаловаться министру, и вам придется отвечать, — угрожал он, уходя из кабинета.
Через несколько минут собрался новый совет больницы. Составили акт, по которому я назначался директором, а секретарем — наш ортопед.
Потом было созвано общее собрание персонала, на котором мы сообщили о смене руководства. Когда присутствующих попросили высказать свое мнение, никто не захотел взять слова.
После собрания остались только члены совета. Я сообщил о проблемах, стоящих перед нами: одни не терпели отлагательства, другие могли подождать. Мы решили в тот же день составить документ, содержащий меры, необходимые, чтобы поднять неимоверно низкий уровень работы в больнице.
Во время обеда мы очень удивились, услышав по местному радио об увольнении нашего директора и о том, что «наконец-то Революция пришла в больницу Баракоа», — словом, наши действия получили поддержку.
Выйдя из столовой, я отправился на поиски ортопеда и наконец обнаружил его в кабинете дежурного врача, где он вместе с хирургом накладывал гипс.
— Послушайте, доктор, — обратился я к нему официально, словно не был в нем уверен, — когда освободитесь, зайдите ко мне по срочному делу…
Оба врача с интересом посмотрели на меня, и ортопед, кончая делать гипсовую повязку, ответил:
— Конечно, если это по моей специальности…
— Вот именно, по специальности, — шутливо подхватил я.
Рамос стал объяснять больному, как ему следует себя вести, а Педро сказал:
— Я свободен. Так в чем дело?
— Сначала пойдем к твоей машине, сейчас мне от тебя нужно только одно — транспорт.
Мы вышли из больницы, слева от входа стоял голубой «понтиак» ортопеда. Педро сгорал от любопытства, ведь до сих пор я ему ничего не сказал.
— Поехали в город. — Я захлопнул дверцу машины.
Через несколько минут мы были в Баракоа.
— Сразу за скобяной лавкой поверни за угол, налево.
Когда он свернул, я попросил остановить возле насосной мастерской.
Толстый пятидесятилетний мужчина за прилавком разговаривал со своим помощником. Увидев нас, он вышел на улицу.
— Это вы, доктор! А я думал, сегодня не появитесь. Ну что, поехали?
— Да, садитесь, пожалуйста. — Я открывал заднюю дверцу.
Педро, лукаво улыбаясь, посмотрел на меня.
— Ну, приятель, ты не откладываешь дела в долгий ящик!
— Еще бы! Ты-то вон чистенький, а полежал бы недельку без мытья! — ответил я ему смеясь.
В больнице мастер осмотрел мотор.
— Трансформатор никуда не годится, доктор, — сказал он. — Мотор не сгорел, но, видно, перегревался — обмотка немного обгорела. Думаю, что и двигатель тоже надо подправить, чтобы уж дело было сделано как следует.
— Сколько это будет стоить?
— Значит, так — собрать и разобрать двигатель и сделать две перемотки… в общем, шестьдесят пять песо.
— А когда будет готово? — спросил я.
— Раз это для больницы, заезжайте за мной завтра в это же время. Привезем его и запустим.
— Так за работу!
Мы отвезли мастера и мотор в мастерскую, и, когда возвращались, Педро сказал:
— Представляешь, что будет завтра, когда мотор заработает! Вот радость-то! — Он был очень возбужден, но вдруг, посерьезнев, взглянул на меня: — Ну что, с водой на сегодня покончено? Тогда поедешь со мной, теперь мне кое-что от тебя нужно.
Я весело кивнул, и он поехал по главной улице мимо парка, тут я понял, что он везет меня в ИНРА.
— Послушай, — обращаюсь я к нему, — в ИНРА нам есть о чем поговорить, без их помощи мы не обойдемся, но сначала надо составить план.
— То, за чем мы едем, не нуждается ни в каком планировании. Догадываешься, о чем я говорю?
— Кто тебя знает…
— Не прикидывайся! Скамейки для приемного покоя!
— Да ведь надо измерить помещение, определить количество скамеек, их длину… Нельзя же так, с бухты-барахты!
— А как по-твоему, чем я занимался сегодня после приема? Видно, странное я производил впечатление — служащие приемного покоя и аптеки глаз с меня не сводили, пока я занимался измерениями! Ну и лица у них были!
Мы зашли к Клинтону и объяснили ему, в чем дело. Он заверил нас, что это можно быстро уладить, позвал столяра, которому мы записали на листке нужное нам количество скамеек и размеры. Всего нам требовалось десять скамеек.
— Когда будет готово? — спросили мы его.
— Если погода не испортится, дня через три-четыре.
— Вы сможете доставить их в больницу?
— Поговорите об этом с товарищами из отдела перевозок, доктор. Думаю, для больницы они найдут способ доставить скамейки, как только они будут готовы.
— Я сам займусь этим, — сказал Клинтон.
Клинтон Адлум, высокий сухощавый негр с тонкими чертами лица, лет двадцати четырех — двадцати семи, был заместителем Чаина. У него открытый приветливый характер, и при решении даже самых сложных вопросов он сохраняет спокойствие. Он из тех, кто и после атомного взрыва не утратит присутствия духа.
Эта его невозмутимость сбивает с толку, многие считают Клинтона размазней, человеком равнодушным. На самом деле он очень восприимчив, способен на сильные эмоции, иной раз бывает даже резок, в общем, это замечательный товарищ.
Мы вернулись в госпиталь, и мне вдруг показалось, что в приемном покое уже стоят скамейки, а палаты и коридоры блистают чистотой! Ну и мечтатель же я!
К концу этого дня мы уже приняли некоторые меры, улучшающие обслуживание больных, а также работу среднего и вспомогательного персонала больницы.
Я собирался уходить, когда ко мне подошел фармацевт, белокожий, коренастый, лет сорока — сорока пяти.
— Доктор, — сказал он, — поскольку вы теперь директор больницы, я хочу довести до вашего сведения, что заказы наши выполняются с большим опозданием и, если снабжение медикаментами будет идти так же, дней через десять кончатся лекарства, необходимые поступившим больным. Я хотел бы, чтобы вы это знали.
«Вот и беда у ворот», — подумал я.
— Составьте перечень того, что имеется в наличии, и подготовьте справку о еженедельном расходе, завтра с утра мы этим займемся. Хорошо?
