Предполагалось, что область торговли будет в значительной мере сосредоточена в руках кооперации, частью в руках частного капитала…»

Высказал Н. Д. Кондратьев суду и мнения участников дискуссии по вопросу политического устройства Советского государства.

«Та и другая организация стояли на позиции признания демократической республики. Форма ее мыслилась различно, могла быть принята советская форма, но во всяком случае, без сохранения диктатуры, могла быть какая-нибудь другая форма…

В области внешней политики должно быть создано положение, обеспечивающее вхождение нашей страны в Лигу наций, без этого невозможно урегулирование экономических отношений между всеми странами».

Прервав изложение Н. Д. Кондратьевым своих показаний, государственный обвинитель Н. В. Крыленко задал ему следующие вопросы:

Крыленко: Одной общей формулировкой можно сказать: «Реставрация капиталистических отношений?»

Кондратьев: Да… Я должен сказать, что предполагалась реставрация капиталистических отношений, хотя со следующей оговоркой. Разумеется, не шло речи о реставрации довоенного капитализма на 100 %, так как его нет и на Западе.

Крыленко: Склады оружия были?

Кондратьев: Мне неизвестно существование ни одного большого склада оружия.

Крыленко: А маленькие?

Кондратьев: И маленькие мне неизвестны…

Вся заключительная часть его показаний в суде была посвещена изложению его политических воззрений.

«У меня не было, — заявил Н. Д. Кондратьев, — никакой заинтересованности в борьбе с революцией вообще и с социалистической, в частности.

Общий дух моих политических воззрений я мог бы характеризовать как дух принятия реформизма, социального реформизма, эволюционности или постепенного в развитии. И мне казалось, что даже две революции, пережитые нами, — февральская и даже октябрьская — лишь открывали возможность для дальнейшего глубокого преобразования социального строя, но не открывали возможности непосредственного строительства социализма. Мне казалось, что основное препятствие лежит у нас в крайней отсталости, патриархальности сельского хозяйства. Отсюда я — противник напряженных темпов индустриализации — в особенности тяжелой индустрии».

Заканчивая свои показания, Н. Д. Кондратьев заявил, что «он все обдумал, все обсудил».

К каким же выводам он пришел?

«Я ошибся. Крестьянство заняло другую позицию, нежели ту, какую я предполагал. Оно пошло в колхозы»… «Ошибся я и в вопросе индустриализации. Советский Союз организовал такие темпы развития индустриализации и такие темпы накопления в стране, как мир никогда не видывал…

Третье — для накопления нужно самоограничение населения. Оно добровольно, «безропотно» пошло на это. Я этого раньше недооценивал».

Далее Кондратьев сказал, что с его прошлыми высказываниями связано появление в стране такого явления, как «кондратьевщина». Теперь провозгласил он:

«Я не считаю себя возможным именоваться «кондратьевцем». Я считаю необходимым не только для себя, но и для тех, которые вместе со мной боролись указанным оружием, сложить это оружие прежде всего, и не только сложить его, а потом его и разрушить и разрушить не только его, но и те элементы в социалистической действительности, которые приводили к его возрождению. Позвольте на этом закончить».

Председательствующий суда Вышинский А. Я. распорядился коменданту: «Вывести свидетеля Кондратьева Н. Д. из зала суда».

Государственный обвинитель Крыленко подвел итог всем выступлениям в суде подсудимых и свидетелей кратким заключением:

«В своих исторических диссертациях обвиняемые в достаточной мере вскрыли всю мелкобуржуазную природу меньшевизма и сами дали оценку своей контрреволюционной работе».

Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР вынесло 9 марта 1931 г. свой приговор и все 14 подсудимых были осуждены на разные сроки лишения свободы — от 2 до 10 лет лишения свободы.

Вместе с А. В. Чаяновым был осужден и Н. Д. Кондратьев[137].

Обвинитель и адвокат на процессе над «вредителями на электростанциях СССР». С четвертым по счету делом и с материалами не менее «громкого» судебного процесса над вредителями на электростанциях СССР мы познакомились по указанию Генерального прокурора Союза ССР Р. А. Руденко.

К нему на личном приеме обратился известный поэт Евгений Долматовский и просил разобраться с делом его отца, адвокатом, которого он считал невинно погибшим в 1938 году.

За восстановление честного имени своего мужа боролась и супруга — Адель Марковна Долматовская. В архиве Главной военной прокуратуры сохранилось ее письмо товарищу Вышинскому:

«Дорогой Андрей Януарьевич!

Вы хорошо знали моего мужа… Он был участником известных судебных процессов над шахтинскими вредителями и вредителями на электростанциях СССР. Как защитник он выполнял свой профессиональный долг. Неужели это может быть поставлено ему в вину… Прошу разберитесь…»

А. Я. Вышинский на это обращение никак не отреагировал.

Адвокат Московской коллегии адвокатов Долматовский Арон Моисеевич, вместе со своими коллегами действительно принимал участие в судебном рассмотрении дела на «Шахтинцев», где Вышинский возглавлял Специальное судебное присутствие, а на процессе над «вредителями на электростанциях СССР» выступал в качестве государственного обвинителя (Долматовский был его аппонентом).

Потому Вышинский «хорошо знал Долматовского».

За что же был арестован и осужден адвокат Долматовский А. М.?

Следователь центрального аппарата НКВД Графский с одобрения известных «преуспевающих» тогда своих руководителей-авантюристов Владзимирского и Кобулова предъявили А. М. Долматовскому обвинение в том, что он «с 1922 года был активным участником антисоветской кадетско-меньшевистской организации, проводил работу по налаживанию связей с заграницей».

Участвуя в судебном процессе над «вредителями на электростанциях СССР», А. М. Долматовский принял на себя обязательство защищать двух английских подданных Альберта Вильяма Грегори и Чарльза Нордволла, объявленных английскими шпионами. «Какой же еще нужен материал для «истребления» защитника, взявшегося защищать шпионов, — так рассуждали в НКВД и сделали Долматовского тоже шпионом».

Нам предстояло объективно разобраться в роли А. М. Долматовского в этом процессе и ознакомиться с содержанием этого дела.

Материалы дела свидетельствовали о том, что на Златоустской, Зуевской, Ивановской, Бакинской и на ряде других электростанций системы Мосэнерго в 1928–1932 годы имели место аварии, выход из строя турбин и других механизмов и к ним были причастны такие наши специалисты, которые в прошлом служили в белой армии, не скрывали своих антисоветских настроений. Все их поступки и действия ОГПУ были расценены, как вредительские.

Для технического обслуживания турбин и механизмов мы пользовались услугами специалистов английской фирмы «Метрополитен-Виккерс». ОГПУ собрало данные о том, что эти иностранные специалисты подстрекали наших специалистов, путем подкупа, к совершению диверсионных и вредительских актов на электростанциях.

Что касается речи нашего адвоката А. М. Долматовского на этом процессе, то она безупречна. Вот выдержка из стенограммы судебного процесса:

«Председатель суда (Ульрих): Слово имеет член Коллегии защитников товарищ Долматовский.

Долматовский: Товарищи судьи, я защищаю Грегори, Нордволла. О Грегори мне не приходится говорить много, поскольку материалы, которые были предъявлены, оказались недостаточными, по мнению прокурора, для того, чтобы его признать виновным».

Установив, что от обвинения Грегори отказался Вышинский, мы обратились к стенограмме процесса, к речи Вышинского и к тому, что он заявил о Грегори. По этому делу в качестве одного из обвиняемых проходил английский подданный, директор Московской конторы фирмы «Метро-Виккерс» Торнтон. На суде Торнтон виновным себя ни в чем не признал и, более того, заявил, что свои показания на предварительном следствии в ОГПУ он дал под воздействием «морального давления». Речь идет о его признательных показаниях, данных на допросе в ОГПУ 12 марта 1933 г.