Женщина – создание беззащитное. Особенно если она молода, красива и бедна. И сколько же кружится вокруг такого мотылька хищников! Коллежские секретари и асессоры из Присутственных мест с завитыми кверху усами, купцы-миллионщики с блестящими на солнце лысинами, напористые, как эскадрон, корнеты и убеленные сединой отставные генералы. Все они – кто подолгу, а кто мельком – останавливали взгляд на юной Сильфиде, проплывающей среди разодетых манекенов ателье «Мадам Дюклэ», что находилось в Петрограде на Измайловском проспекте. Но больше всего Анну раздражали приставучие, как клейстер, приказчики галантерейного магазина «Парижский свет», ведь с ними очаровательной модистке приходилось общаться два раза в неделю.

Вот и сейчас она стояла у прилавка и пересчитывала отпущенный в кредит товар: аграмант восьмигранный – пять аршин; стеклярусные кружева по тюлю (черные и цветные) – по пять аршин каждого наименования; плюмаж из птичьего пера (цвета гелиотроп) – две коробки; лента муаровая – десять аршин; лента атласная (красная) – семь аршин; пуговицы кокосовые (с ножкой) – 100 штук, (с прошивными ушками) – 50 штук; эластики для подвязок – 30 штук; бахрома с золотом – десять аршин; канитель серебряная – восемь аршин; белый газ – десять аршин; красный рытый бархат – пятнадцать аршин; швейцарский муслин на коленкоре – двадцать аршин.

– И все-таки вы не ответили на мой вопрос, будете ли вы свободны на этой неделе? – пропел над аккуратным ушком высокий приказчик с напомаженными волосами.

– Простите, Тимофей Спиридонович, но у нас много работы, – смущаясь, вымолвила барышня.

– Ох, Анна Ивановна, Анна Ивановна! Не жалуете вы меня. Вот уже почти год, как я пытаюсь обратить на себя ваше внимание, но все без толку.

– Работы много-с, – едва слышно пролепетала девушка. – Да и хозяйка строга.

– Да при чем тут хозяйка? Вы смотрите, какие погоды стоят! Морозец совсем легкий! Солнечно и тихо! Для здешних мест – большая редкость. В феврале у нас самые холода да ветра с Финского залива… А тут – Божья благодать. Покатались бы на санях, в кондитерскую бы зашли, чаю или кофею откушали. Или вот давайте фильму новую посмотрим, комедию, с Людвигом Трауманом, «Пожиратель женщин» называется, а?.. Жизнь-то проходит, Анечка! Дорогая!

– Но вы же, Тимофей Спиридонович, женаты. Семья у вас…

– И что? – Мужчина даже выпрямился от удивления. – Чем вам, скажите, моя семья повредить может? Я ведь вас из уважения, можно сказать, на прогулку приглашаю. Ничего такого-с, предосудительного… А впрочем, – он горько вздохнул и махнул рукой, – у вас вечные отговорки. Ладно. Нет так нет. Прикажете заворачивать?

Модистка кивнула.

– А вы, Анечка, с извозчиком прибыли? – за спиной белошвейки раздался чей-то резкий, как скрип ржавой калитки, голос. Обернувшись, она увидела управляющего галантерейного дома господина Мориса Гюстена, только что вышедшего из своей комнаты. Слегка поклонившись, девушка ответила:

– Нет, на трамвае. Но теперь придется нанять извозчика.

– Не стоит, право, беспокоиться. Для вас, как для постоянной покупательницы, не только скидки, но и бесплатная доставка-с. – Он повернулся в сторону приказчика и распорядился: – Тимофей, помогите Анне Ивановне товар погрузить. Экипаж за наш счет.

– Сию минуту-с…

– Вы очень добры, месье Гюстен, – пролепетала брюнетка и зарделась.

– Ну, голубушка, как поживаете?

– Все хорошо-с, – ответила Анна и опустила глаза. Она чувствовала, как по ее лицу и стану скользил бесцеремонный взгляд француза.

– Я вижу, у вас много работы.

– Да. Поступил заказ от Александрийского театра.

– О! Это большая честь! – воскликнул галантерейщик. – Передайте мои поздравления мадам Вяземской.

– Всенепременно-с…

– А впрочем, я ее и сам увижу на днях… А вы, голубушка, засиделись в белошвейках. Пора бы уже и на серьезную должность определяться. У меня, кстати, вакансия открылась – уволился приказчик, отвечавший за прием товара. Вот и пожалуйте на его место. Милости, как говорится, просим. Месячное жалованье на первое время – сорок рубчиков. К концу года, если с делом будете справляться, подниму до пятидесяти. Фаина Мелентьевна, при всем моем уважении к ней, и тридцати вам не платит, так?

– Все так неожиданно, месье Гюстен, – девушка ушла от прямого ответа. – Я и не знаю, что сказать. Ведь госпожа Вяземская так много сделала для меня… Особенно после того, что случилось с матушкой.

– Да, я наслышан об этой трагедии. Но ведь я вас не тороплю. Подумайте. А в среду, – он повернулся к висевшему на стене календарю, – соблаговолите ответить. Больше времени дать не могу – коммерция промедления не терпит. Договорились?

– Да-да, – закивала головой модистка. – Я обязательно, обязательно вам протелефонирую… завтра.

– И славно! Я уверен, – он приблизился на шаг, заглядывая собеседнице в глаза, – мы с вами сработаемся, не правда ли, милочка?

– Конечно, – отступая, пробормотала девушка, – непременно…

Заметив, что весь товар уже вынесли и приказчик в нерешительности топчется у дверей, она промолвила:

– Простите, мне пора.

– Ступайте, дитя мое. Я буду ждать вашего решения, – менторским тоном провещал француз и подкрутил и без того вздернутые кверху усы.

Анна торопливо покинула торговую залу и вышла на улицу. Картонные коробки и завернутые в бумагу отрезы были уложены таким образом, что оставалось место и для пассажира. Приказчик галантно подал руку и помог барышне забраться в экипаж.

– Спасибо, Тимофей Спиридонович. Вы очень любезны.

– Не стоит благодарностей, Анна Ивановна. Мое сердце для вас всегда открыто. – Он повернулся к извозчику и повелел: – На Измайловский, к салону «Мадам Дюклэ», да смотри побыстрей и поаккуратней!

– Ученого учить, что мертвого лечить, – повернувшись к приказчику, дерзко ответил извозчик. Вскинув вожжи, он крикнул: – Но, милаи! Поехали!

Пролетка понеслась по заснеженной мостовой. Железные обода со скрипом давили сахарный снег. В движении холод чувствовался сильнее. Пуховый белый платок, ротонда, отделанная кроличьим мехом, и муфта надежно согревали девушку. А мороз все не успокаивался. Он, точно навязчивый сладострастник, норовил залезть под юбку, коснуться своим холодным дыханием нежного женского тела, но, несмотря на все старания, ничего у него не выходило. Зимнее dessou[1], согревавшее стройные ножки, облаченные в дешевые фильдекосовые чулки, сводило на нет все непристойные устремления февральского волокиты. От злости и бессилия неудовлетворенный ловелас принялся пощипывать нос и колоть невидимыми иголками раскрасневшиеся девичьи щечки.

«Ехать еще не меньше четверти часа», – подумала Анна. Чтобы совсем забыть о холоде, она стала смотреть по сторонам и читать вывески торговых рядов, лавок и модных салонов. Многие названия были для нее знакомы, но из-за дороговизны недоступны, хотя в некоторых она уже и бывала – делала покупки для своей хозяйки. Огромные витрины, украшенные еще до Рождества, изумляли разнообразием и изысканностью. Особенно поражал магазин игрушек Дойникова в Гостином дворе. В саженном окне была выставлена большая кукла с золотистыми локонами в пышном кружевном платье. Она, точно живая, поворачивала голову и даже кланялась. В России такие механизмы делать не умели, и наверняка ее привезли из Германии еще до войны. Ведь теперь за одно упоминание о немецком товаре полиция могла прикрыть торговлю.

Аня, выросшая без отца, вспомнила, как в детстве, проходя мимо такой же витрины, она просила маму остановиться и постоять минутку-другую. Нет, она никогда не клянчила и не просила купить ей такое чудо, отлично понимая, что для этого у них просто не было денег. Зато потом, всю дорогу до маминой работы – небольшой портняжной мастерской, расположенной в подвале, – она представляла, как наряжала бы новую подружку и даже кормила бы ее овсяной кашей из чайной ложки. Но Жази – почему-то именно так она нарекла ее – наверное, тоже отказалась бы от этого жидкого невкусного варева.