Касаясь проблемы происхождения и эволюции семьи, он невольно развивает здесь и воззрения Маркса относительно любви. Это в высшей степени интересные моменты в книге Энгельса. Возьмем лишь самые важные.
Последовательный диалектик, Энгельс применяет здесь принцип историзма к анализу этого своеобразного явления. И он показывает, что индивидуальная половая любовь существовала не всегда, что, как и всякое другое социальное явление, она есть продукт исторического развития и что она возникла в сравнительно позднее время.
Вслед за этим Энгельс дает определение того, что такое любовь, выясняет ее самые существенные признаки. Вот это определение в несколько сокращенном виде: «Современная половая любовь, – говорит он, – существенно отличается от простого полового влечения… Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь… Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим, несчастьем… И, наконец, появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи; спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нет» (т. 21, стр. 79 – 80).
Однако практика буржуазного общества противоречит тому, что уже признается в теории. И поэтому даже люди, ставшие в сознании своем выше условий этого общества, вынуждены, если они не утописты, считаться с реальными условиями своего времени.
Характерно в этом отношении то, что через несколько лет писал Энгельс по поводу поведения Карла Каутского его первой жене: «Вы говорите о Карле: без любви, без страсти его натура гибнет. Если эта натура проявляется в том, что каждую пару лет требует новой любви, то он сам ведь должен будет признать, что при нынешних условиях или такую натуру следует обуздать, или она запутает его и других в бесконечных трагических конфликтах» (т. 37, стр. 87).
Но в своей книге Энгельс предвидит, что с переходом от буржуазного общества к обществу коммунистическому вместе со всеми другими социальными отношениями радикально преобразуются и семейные отношения, а тем самым и условия существования, развития и проявления любви.
Отпадут экономические основы прежней семьи: «С переходом средств производства в общественную собственность индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное домашнее хозяйство превратится в общественную отрасль труда. Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; общество будет одинаково заботиться обо всех детях, будут ли они брачными или внебрачными» (т. 21, стр. 78).
Единственной и подлинной основой брака станет любовь: «Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим достоянием только после того, как уничтожение капиталистического производства и созданных им отношений собственности устранит все побочные, экономические соображения, оказывающие теперь еще столь громадное влияние на выбор супруга. Тогда уже не останется больше никакого другого мотива, кроме взаимной склонности» (т. 21, стр. 84).
Но из этого следует: «Если нравственным является только брак, основанный на любви, то он и остается таковым только, пока любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса» (т. 21, стр. 84 – 85).
Когда основой брака станет только любовь, то он превратится в подлинное единобрачие: «Так как половая любовь по природе своей исключительна… то брак, основанный на половой любви, по природе своей является единобрачием» (т. 21, стр. 84).
И, наконец, Энгельс формулирует общий вывод:
«Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, – и точка» (т. 21, стр. 85).
Здесь ярко проявляется научный характер коммунистических воззрений Маркса и Энгельса: не утопические предвосхищения деталей будущего общества, а объективный анализ тенденций развития существующего общества – вот единственно возможный способ познать основные черты будущего. Что же касается решения конкретных проблем будущего общества, то его нельзя ни предписать, ни предвосхитить – предоставьте это самим людям будущего, они будут не глупее нас. Такова была принципиальная точка зрения основоположников научного коммунизма.
Характерен в этом отношении один эпизод. Как-то, еще при жизни Маркса, в 1881 году Каутский обратился к Энгельсу с вопросом относительно возможной в будущем угрозы перенаселения. Послушайте, что ответил ему Энгельс. Это весьма любопытно и поучительно: «Абстрактная возможность такого численного роста человечества, которая вызовет необходимость положить этому росту предел, конечно, существует. Но если когда-нибудь коммунистическое общество вынуждено будет регулировать производство людей, так же как оно к тому времени уже урегулирует производство вещей, то именно оно и только оно сможет выполнить это без затруднений… Во всяком случае, люди в коммунистическом обществе сами решат, следует ли применять для этого какие-либо меры, когда и как, и какие именно. Я не считаю себя призванным к тому, чтобы предлагать им что-то или давать им соответствующие советы. Эти люди, во всяком случае, будут не глупее нас с Вами» (т. 35, стр. 124).
Недавно впервые на русском языке было опубликовано одно интервью Энгельса, которое он дал за два года до смерти. В ответ на вопрос относительно будущего общества он, между прочим, сказал: «Заранее готовые мнения относительно деталей организации будущего общества? Вы и намека на них не найдете у нас» (т. 22, стр. 563).
Людей, фантазирующих о деталях будущего общества, Энгельс презрительно именовал «социалистами будущего».
Тот же научный подход отличал и прогнозы Маркса и Энгельса относительно будущей эволюции семьи, брака и любви.
Подобно тому как теория научного коммунизма в целом принципиально отличалась от коммунизма грубого, уравнительного и аскетического, так отличались и были противоположны аскетизму – как показному, так и действительному – и взгляды Маркса и Энгельса на любовь. В этом отношении чрезвычайно показательно то, что всего за несколько месяцев до «Происхождения семьи…» писал Энгельс о Георге Веерте – первом пролетарском поэте Германии: «В чем Веерт был мастер, в чем он превосходил Гейне (потому что был здоровее и искреннее) и в немецкой литературе был превзойден только одним Гёте, это в выражении единственной, здоровой чувственности и плотской страсти… И для немецких социалистов должен когда-нибудь наступить момент, когда они открыто отбросят этот последний немецкий филистерский предрассудок, ложную мещанскую стыдливость, которая, впрочем, случит лишь прикрытием для тайного сквернословия. Когда, например, читаешь стихи Фрейлиграта, то действительно можно подумать, что у людей совсем нет половых органов. Однако никто так не любил послушать втихомолку пикантный анекдот, как именно этот ультрацеломудренный в поэзии Фрейлиграт. Пора, наконец, по крайней мере немецким рабочим привыкнуть говорить о том, чем они сами занимаются днем или ночью, о естественных, необходимых и чрезвычайно приятных вещах, так же непринужденно, как романские народы, как Гомер и Платон, как Гораций и Ювенал, как Ветхий завет и „Новая Рейнская газета“» (т. 21, стр. 5 – 6).
