Он никогда не зовет меня по имени, обращается пренебрежительно: «ты». Но мне-то что? Важно, что он – мой, в моей власти! Пусть презирает, пусть ненавидит, сделать он уже ничего не сможет. Жизнь его дочери в моих руках, и ради этой никчемной жизни он будет со мной тогда, когда я пожелаю!

Наши встречи повторяются уже больше года. Похоже, Педро смирился со своей участью. Как же он любит свою девчонку! Отдает ей все время, обучает своему ремеслу. Они постоянно вместе, и в эти минуты лицо его светится радостью. Когда же он смотрит на меня, его глаза излучают ненависть и презрение… и усталость от такой жизни. Но за годы наших встреч я привыкла к его взгляду, он не задевает меня, но и не трогает.

Почти два года я не заглядывала в свой дневник. А ведь за это время я родила дочь и назвала ее Полиной. Я не желаю раздумывать, кто ее отец: конюх или мой муж. Ни на кого из них она не похожа. Однако даже в своих младенческих порывах она проявляет такую импульсивность, которая заставляет меня задуматься: а не испанская ли кровь течет в жилах моей Полины? Впрочем, не все ли равно? За последние годы Педро стал апатичен и вял. Все чаще мои попытки соблазнить его оканчиваются провалом: он перестал быть мужчиной, постарел. Думаю, Педро желает теперь только смерти.

Сегодня я заявила конюху: «Я освобождаю тебя от себя». Он не сказал ни слова, но на лице его промелькнуло такое облегчение, какое может испытать только узник при выходе на свободу.

«Ты оставишь мысли отлучить от меня дочь?» – спросил он. «Да! – рассмеялась я. – Но советую тебе держать ее подальше от меня. Она напоминает мне то время, когда ты унизил меня, предпочтя горничную». Педро так заторопился прочь, словно пытался убежать от всего, что было между нами.

Временами я наблюдаю за ним и его дочерью. Она – вся в отца: такая же гордая осанка, горящие глаза, темпераментный характер.

Я не жалею ни о том, что совершила в прошлом, ни о том, что отказалась от Педро в настоящем. Теперь у меня двое детей, нужно заниматься ими и следить за гувернанткой: что-то она взялась строить глазки дворецкому, а я не потерплю в своем доме романов между слугами.

Прошел год после того, как я сделала в дневнике последнюю запись. Вчера умер Педро. За последние несколько лет здоровье его пошатнулось. Все знали, что смерть скоро придет за ним, свыклась с этой мыслью и я. Но когда все произошло в реальности, я почувствовала горечь утраты. Ах, Педро, как я любила тебя! Ты навсегда останешься в моем сердце, ненавидящий и презирающий мою любовь!

Сегодня Марфа передала мне его предсмертную записку. Всего пара строк: «Моя единственная просьба к тебе: Дарья должна жить в поместье и продолжать мое дело». Как бы не так! Я оставлю ее, но быть конюхом – дело мужчины, а никак не женщины!

Вчера я посетила девчонку Дашку и сказала ей, что она останется в поместье, но на место конюха пусть не рассчитывает. Сначала я думала сделать ее помощницей конюха, но потом передумала. Где это видано, чтобы у конюха в помощницах ходила молодая девчонка. Нет, не бывать этому!

Минул год, и я снова раскрываю свой дневник. Через два дня из университета прибывает мой сын. Пора уже, наконец, нанять нового конюха. Год траура по Педро прошел, теперь девчонке Дашке нечего делать в конюшне. Вечером я зашла к ней в избушку и сообщила, что дам ей новую работу. Девчонка пыталась возражать, но хозяйка в этом поместье – я. И она будет меня слушаться!

Меня очень поразило и разозлило сходство Дашки с Анной Тришкиной! Девчонка – вылитая мать! На мгновение я даже испугалась, подумав, что передо мной горничная, но быстро взяла себя в руки, зная, что это не так. В одно мгновение тревога захватила мое сердце. Она молода и красива. И Павел… Он ведь мужчина. И вряд ли останется равнодушным к ее красоте. Нельзя допустить этого! Ни в коем случае! Я не смогла удержаться и открыто приказала девчонке: «Не смей попадаться Павлу Ивановичу на глаза. Даже случайно. Он не должен тебя видеть. Никогда».

Конечно, одного приказания недостаточно. Я вызвала Лизавету Карповну и попросила ее проследить за тем, чтобы мой сын и полукровка Дашка никогда не смогли встретиться. Даже пообещала ей вознаграждение. И судя по алчному блеску в глазах моей экономки, мне нечего бояться. Уж коли речь зашла о деньгах, Лизавета Карповна постарается на славу.

Дарья с отвращением швырнула книжицу на пол. Та упала, подняв вокруг себя облако пыли.

Девушка не могла поверить в то, о чем прочитала: слишком ужасной и отвратительной оказалась действительность прошедших, но не канувших в забвение лет. «Как эта страшная женщина посмела исковеркать жизнь моей семьи? – думала она, дрожащими руками кладя дневник в шкатулку, а шкатулку – обратно в нишу. – Кто она такая, чтобы вершить судьбы других людей? Что же теперь делать?»

Первым побуждением было спуститься в бальный зал и во всеуслышание заявить, что за обличием барыни Екатерины Андреевны скрывается безжалостный убийца. Но Дарья понимала, что ей никто не поверит. Барыня, расчетливая женщина, тут же назовет ее сумасшедшей. «Да это же девчонка Дашка, служанка, у которой не все в порядке с головой! – скажет она. – Посмотрите, она ухитрилась пробраться на праздник, где нет места простолюдинам. Разве эта выходка не говорит о сумасшествии?» Все закивают головами, выражая согласие. Потом к Дарье подойдет Павел и резко скажет: «Как ты смеешь говорить подобное о моей матери? Кто дал тебе право бродить по дому?» А кто-нибудь из гостей вдруг крикнет: «Надо посмотреть, не украла ли она чего!»

Представив подобную картину, Дарья вздрогнула от ужаса. Она решила вернуться в бальный зал, разыскать Павла, привести его в башенку и показать дневник, написанный рукой его матери.

В полной темноте, на ощупь, с бешено колотящимся сердцем девушка стала спускаться по крутой лестнице обратно. Она едва не бегом неслась в бальный зал, а едва вошла в него, пытаясь отдышаться и успокоиться, как звуки музыки прекратились, гости замерли и устремили свои взгляды на небольшой помост возле дальней стены напротив входа. Екатерина Андреевна, Елена Ширшова и Павел, сняв маски, были в центре всеобщего внимания. Несомненно, взгляды всех присутствующих были обращены на Елену и Павла. Тут и там слышался восхищенный шепот.

Властным движением потребовав тишины, Екатерина Андреевна громко объявила:

– Сегодня великолепный вечер! Я рада известить гостей о помолвке моего сына Павла Наумова и красавицы Елены Ширшовой! Да благословит Господь их союз!

Гром аплодисментов оглушил Дарью. Она смотрела на бесстрастное лицо Павла, на счастливо улыбающуюся Елену… и не могла поверить в крушение своих надежд.

Оставалось только развернуться и бежать прочь из этого зала, из этого дома, так откровенно обнажающего людскую жестокость.

Старое время хранят вещи дома,

Хотят пережить его снова и снова.

Узкие окна и толстые стены

Тайны не выдадут, будут смиренными.

Ключ для разгадки потерян навеки,

А может, хранится в строжайшем секрете.

Строчки из колыбельной, которую в далеком детстве кухарка Марфа пела Дарье, преследовали девушку изо дня в день, напоминая о приключениях в барском доме в день бала.

Первые недели после бала Дарья пребывала в настроении, когда окружающий мир безразличен, люди скучны и неинтересны, а мысли мрачны и безрадостны. Девушке казалось, будто она попала в темный, как ночь, тоннель и спасительного света впереди нет, сколько ни вглядывайся. Дарья задыхалась в окутавшем ее мраке и молила о помощи, обращаясь в пустоту.

Она вполне допускала, что Полина может оказаться ее сестрой, но предпочитала в это не верить. «Полина не может быть дочерью моего отца, – размышляла девушка. – Ни за что в жизни не соглашусь иметь такую сестру. Я одна у своего отца. Полина – дочь своей матери, вот и все». Потом пришла другая неожиданная мысль: «Если бы барыня не вмешалась в судьбу моих родителей, у меня был бы брат или сестра». Сердце Дарьи сжалось от острой боли и бессильной ярости на отравительницу матери. Какой жестокой и бесчувственной надо быть, чтобы совершить подобное преступление!