Она прижала ладонь к губам и почувствовала, что ее пальцы чуть дрожат, так что пришлось сжать обе руки перед собой, ухватившись за ткань платья.
Ей хотелось видеть лицо Альберта в тот момент, когда паж передавал сообщение.
Она смотрела, как Альберт сразу наклонился в седле, чтобы выслушать пажа. Она не слышала, но знала, что там было произнесено: «Ее Величество любезно приглашает Вас в Синие Апартаменты, сэр».
Сидя на лошади позади него, Эрнест тоже слышал эти слова, и как только Альберт выпрямился, братья обменялись взглядами.
Ничто в его лице не выдало какой-либо эмоции, хотя любому стало бы ясно как белый день, для какой надобности королева хочет его видеть — не где-либо, а в Синих Апартаментах, — а именно: что она собирается просить его руки. Он был так близок к началу жизни в новом качестве, супругом самой могущественной женщины в мире. Так близок. И как он отреагировал? Никак Ничего. Nichts[1].
Эта проклятая немецкая сдержанность! Черт бы ее побрал!
Разочарованная, она подхватила свои юбки и почти побежала по коридору; герцогиня Сазерленд и Лезен едва поспешали за нею.
— У меня сердце не на месте, — бросила она через плечо, — неужели нельзя было дать мне хотя бы намек, как он воспримет мое предложение?
— Он скажет да, моя госпожа, — ответила Лезен, с оттенком некоторого холода в голосе, — что еще он может сказать?
Виктория внезапно остановилась, ее юбки зашелестели по паркетному полу, когда она повернулась к баронессе с резвостью, удивившей их всех, не только ее саму. «Лезен, — выдохнула она, — вы находитесь при дворе слишком долго, ибо ваше сердце стало таким же, как этот камень, что нас окружает. Конечно, Альберт скажет да. Он скажет да, потому что именно это слово я, королева, желаю услышать от него. Тем не менее есть еще кое-что, чего я хочу всеми силами моей души».
— Что же это, моя госпожа?
— Чтобы он сказал это в своем сердце, Лезен.
Она повернулась, подобрала юбки и ринулась дальше. Обе женщины обменялись взглядами и затем устремились следом.
Еще несколько минут, и вот Виктория стоит в комнате, пытаясь собраться с духом, в ожидании стука в дверь, но когда он раздался, она чуть не подпрыгнула.
Кашлянув от волнения, она сказала «Войдите», и голос ее, приглушенный деревянными панелями на стенах, прозвучал совсем тихо. Обстановку она продумала, окна были частично прикрыты шторами. В камине пылал огонь, Виктория встала рядом, чтобы оранжевые отсветы делали ее лицо привлекательнее.
Дверь открылась. Альберт вошел, чуть повернулся, закрывая за собой дверь, коротко поклонился, затем двинулся к середине комнаты, где встал, сохраняя бесстрастное лицо (пока еще ничем не выдал себя!).
— Ваше Величество, — сказал он в знак приветствия.
— Виктория, Альберт. Вы должны звать меня Викторией. Что бы… ни случилось.
Его глаза сверкнули. Если у него и были какие-то сомнения насчет причин визита в эту комнату, то теперь они наверняка развеялись.
— Вы, несомненно, знаете, по какому делу я пригласила вас сюда, — продолжила она.
Он ничего не сказал. Она тоже молчала, тишина заполнила все пространство, пока, наконец, он медленно не кивнул головой.
— Ну, конечно, — говорила королева, — весь двор жужжит. Я и в самом деле не удивлюсь, если сюда ввалится, стоит мне только открыть эту дверь, весь штат с моей матерью во главе.
Альберт слегка улыбнулся.
Она продолжала: «Вы понимаете, конечно, что статус монарха обязывает именно меня делать любое брачное предложение, если таковое входит в мои намерения».
— Я осведомлен насчет этого обычая, — ровным голосом сказал Альберт.
— Хорошо. Мы оба, больше чем кто-либо другой, знаем о том давлении, какое оказывалось на нас в связи с этим браком. Есть те, кто заинтересован в нашем союзе, и те, кто предпочел бы, чтобы наши дома никогда не соединились.
Альберт кивнул.
— Но я считаю, что только два человека вступают в брак и, следовательно, только они лучше всех могут решить, устраивает ли союз именно их.
Она набрала воздуха в грудь. «Альберт, мы оба знаем, что если я решусь на то, чтобы сделать брачное предложение, то у вас нет иного выбора, как принять его. Поступить по-другому означало бы нанести мне большое оскорбление и вызвать гнев у дяди Леопольда, что сильно повредит обеим нациям».
И снова только кивок головы. Но теперь, по крайней мере, она замечает в его глазах первые признаки беспокойства.
— Поэтому, дорогой Альберт, я решила уберечь нас обоих от этой унизительной ситуации… Я не хочу ставить вас в такое положение, когда вы из чувства долга будете вынуждены дать согласие на союз, которого ваше сердце не хочет. Поэтому брачного предложения не будет.
Альберт и Виктория смотрели друг на друга. Она видела его руку, лежащую на эфесе шпаги. Рука немного дрожит, или ей это кажется?
— Тогда… — сказал Альберт, и голос его был очень тихим, — такая ситуация меня очень огорчает. Потому что мое сердце…
— Говорите, Альберт.
Он посмотрел на нее, посмотрел очень пристально. «Мое сердце ничего так сильно не желает, как быть вместе с Вашим. Мое сердце ничего так не желало с той минуты, когда я прибыл сюда и увидел, что принцесса, которую я встретил три года назад, стала за это время королевой и женщиной. Женщиной, в которую я бесповоротно и искренне влюбился, и с этим ничего общего не имеют ни наши две страны, ни долг. Однако… — он снова поклонился, — я, конечно, способен понять Ваше решение и отнестись к нему с должным почтением».
Он повернулся в сторону двери.
— Альберт, — сказала Виктория.
Он остановился и снова взглянул на нее.
— Да, Виктория.
— Альберт, я действительно буду счастлива — невероятно счастлива, — если вы согласитесь жениться на мне.
Он смотрел на нее.
— Виктория, — сказал он, — я думал, Вы никогда не попросите.
Они шагнули навстречу друг другу и обнялись, и страстность этого порыва удивила их обоих. Впервые в своей жизни, поняла вдруг Виктория, она почувствовала себя…
…защищенной.
XV
Той же ночью.
Вестминстер
Барабаны били так громко, что воздух вокруг, казалось, дрожал. Омерзительная вонь моментально накатила на него горячей волной.
«Делайте ваши ставки…» услышал МакКензи, еще когда он только прокладывал свой путь вниз, почти вслепую, по крутым ступенькам деревянной лестницы — таким мокрым, что под ногами как будто чавкало, и он невольно держался рукой за влажную, скользкую стену.
«Делайте ваши ставки, делайте ваши ставки».
Наконец он спустился в это большое подземное помещение — его сделали, похоже, из двух подвалов, соединив их в один. Здесь находилась знаменитая Вестминстерская арена для петушиных боев, и здесь жил Крысобой.
«Делайте ваши ставки на… Крысобоя».
Каждый месяц тут проводили особое мероприятие, где можно было стать свидетелем успеха самого легендарного лондонского пса, Турпина — крупного терьера, однажды убившего сто две крысы за пять с половиной минут. По две или три зараз давил он в своих челюстях. И впрямь устрашающий зверь.
Однако у МакКензи было здесь иное дело, нежели смотреть, как Турпин расправляется с сотней крыс.
Нет.
Как ему сказали, здесь, куда приходят ставить на Крысобоя, он найдет Эгга. Наконец-то. Того Эгга, который исчез сразу после скандала с Хастингс; на которого он потратил месяцы, пытаясь напасть на след.
Того, кто будет здесь сегодня, как сказал осведомитель, в эту самую ночь.
Хорошо, если это так, подумалось ему.
Внутри подвала он увидел целое море блестящих цилиндров — джентльмены пришли поучаствовать в игре, некоторые держали у лица носовые платки. Дым висел в воздухе плотными серыми слоями, однако не мог перебить зловоние от мочи, грязи, псов и человеческого пота, а прежде всего — от крыс. Тех крыс, которые предназначались для арены, еще не принесли, но их запах наполнял все помещение. Их поймали в сточных ямах и дренажных канавах, и от них шла такая вонь, что при первом же вдохе МакКензи с большим трудом сдержал позыв рвоты. Теперь он надеялся, что уже привык, пока спускался по лестнице, однако стоило ему лишь переступить порог подвала, как от запаха он пришел просто в оцепенение; судорожно сунувшись в карман за платком, он прижал его к носу, глаза же изучали помещение, выискивая фигуру осведомителя. Он инстинктивно ссутулился, защищая мозг от грохота барабанов, будто вынимавших последнее дыхание из груди своим ритмичным, дикарским звуком, подстегивавшим лихорадочное состояние толпы и собак Стучали несколько негров, облаченных в белые рубашки и кепи: сгорбившись и гримасничая, они трудились над своими барабанами, по лицам катился пот, руки молотили так, будто они не играли, а старались пробить свои инструменты насквозь. Темный, яростный грохот.
