Под эту мелодию, которую в день Парада Победы исполнял сводный военный оркестр из 1400 человек, отец выезжал на площадь верхом на белом коне навстречу выстроенным войскам. Он знал и любил оперу Глинки, не мог не чувствовать, какая великая любовь к России жила в сердце композитора.
Сразу после войны, 6 июля 1945 года, отец узнал о бедственном положении православного храма-памятника русской военной славы в Лейпциге (построен в 1913 году в честь столетия «битвы народов» под Лейпцигом, когда была разбита армия Наполеона русскими, прусскими и австрийскими войсками) и многое сделал для его восстановления. Саперные бригады работали там по его указанию. Работу он принимал лично, приехав на открытие храма, и возжег в нем лампаду.
Моя старшая сестра Эра вспоминает, что «отец, выросший в деревне, знал и отмечал православные праздники — Пасху, Троицу, Рождество Христово и другие. Он помнил их с детства и не мог не радоваться им».
После выхода первого издания моих воспоминаний я получила в сентябре 2000 года письмо от историка-краеведа, заслуженного работника культуры России Леонида Петровича Осинцева из г. Шадринска Курганской области. Он пишет, что с 1986 года начал интересоваться пребыванием маршала в их городе. Когда Жуков служил командующим Уральским военным округом, то нередко приезжал в Шадринск, где стояли воинские части. Леонид Петрович собирает свидетельства людей, встречавшихся с Жуковым. Записал он и свидетельство о том, как Жуков приказал перевести исправительно-трудовую колонию из Спасо-Преображенского собора в другое место. Еще одно косвенное свидетельство его веры я обнаружила недавно. На полях воспоминаний одного известного военного отец отчеркнул абзац и написал: «Безбожное вранье».
Писатель Василий Соколов, неоднократно встречавшийся с отцом, пишет: «Он не верил в раскладку карт, в перебегавшую дорогу черную кошку, называл разного рода гадания „чепухой несусветной“».
Раболепие, пресмыкательство перед власть имущими отец называл «идолопоклонством».
Мне кажется, что приведенные свидетельства говорят о многом.
* * *
На отношении отца к солдатам хотелось бы остановиться особо. Как-то, читая о нашем великом полководце Скобелеве, я встретила такие его слова: «На войне сердце значит всё». Если полководец обладает любящим, жертвенным сердцем, то это чувствуют солдаты (ведь они как дети, считал Скобелев) и платят взаимностью. Сердце сердцу весть подает.
В 1956 году, поздравляя отца с 60-летием и награждением четвертой «Золотой Звездой» Героя Советского Союза, з/к (как значится в письме) Петухов выразил чувства многих солдат:
«Желаю Вам, Георгий Константинович, всего самого наилучшего, самого хорошего в жизни, что только может пожелать человек, глубоко Вас уважающий и безгранично верящий Вам, как отцу родному. Также, как старые русские солдаты любили и уважали Суворова, так и сейчас наши солдаты и все советские люди уважают и любят Вас.
Я сам бывший фронтовик, инвалид Отечественной войны, солдат Вашей армии. В настоящее время я заключенный. Сижу я в тюрьме уже 8-й год, но духом не падаю и надеюсь на лучшее в будущем. А если потребуется, если мне вернут доверие, то я готов по первому Вашему зову снова взять в руки боевой автомат, и я никогда не подведу Вас.
Извините, если я написал что-нибудь не так. Расписывать много и красиво, употреблять пышные фразы я не могу, да это и не нужно. Я знаю и верю, что Вы и так поймете простую солдатскую душу».
К слову сказать, отец много сделал для реабилитации невинно осужденных, для возвращения их из тюрем. Вот свидетельство генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина: «Моя жена, когда узнала, что маршал Жуков после смерти Сталина (в 1953 году) вернулся из Свердловска в Москву и назначен первым заместителем министра обороны СССР, записалась к нему на прием. Георгий Константинович Жуков без проволочек принял ее, заверил, что сделает все возможное для скорейшего моего освобождения из заключения. Можно представить состояние всей моей семьи. Ведь как бы то ни было, а палачи Берии и Абакумова вырвали у меня нужные им показания против маршала Жукова… После возвращения из лагеря меня полностью реабилитировали». Вызволил из тюрем отец и других (всего было арестовано более 70-ти офицеров и генералов из его окружения, когда фабриковалось дело о «военном заговоре» против Сталина). Это касалось не только бывших сослуживцев[22].
В 1956 году К. Симонов встречался с отцом и вспоминал, что он в то время страстно желал восстановления доброго имени людей, оказавшихся в плену во время войны и осужденных как предатели Родины. Отец с возмущением говорил: «Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу „Каждый, кто попал в плен, — предатель Родины“ и обосновывал ее тем, что каждый человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть, в сущности, требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей были замучены немцами в плену, умерли от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что, даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в 1941-м или 1942-м, не лишили себя жизни». Позорность формулы Мехлиса отец видел в недоверии к солдатам и офицерам, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из-за собственной трусости. «Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая все-таки остановила и разбила немцев?! Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливей?» Отец сказал К. Симонову, что считает своим долгом сделать все, чтобы восстановить справедливость и попранное достоинство всех честно воевавших. «Видимо, — писал Симонов, — этот вопрос касался каких-то самых сильных и глубоких струн его души». Может быть, з/к Петухов, написавший отцу, был одним из этих людей.
Нужно сказать, что отец не только вызволил из заключения многих своих сослуживцев, но и простил тех, кто, не выдержав мучений, наговаривал на него всякие небылицы, подписывал то, что подсовывали чекисты (в основном это касалось организации «заговора» против Сталина). Он говорил о них: «Эти люди были поставлены в крайние условия, их били и унижали. Они не ведали, что творили, и я не держу на них зла». Об этом вспоминает моя старшая сестра Эра. Она пишет: «В данном случае оправдываются сказанные кем-то мудрым слова, что только сильные могут быть добрыми».
О его доброте (действенной, а не какой-то абстрактной), милосердии и чуткости к людям говорит и письмо дочери генерала Трубецкого:
«Меня, а также мою семью очень трогает все, что связано с именем Георгия Константиновича. Мой отец, генерал-лейтенант технических войск Трубецкой Н. Н. до войны работая с Георгием Константиновичем в Генштабе — начальником управления военных сообщений. Через месяц после начала войны он был репрессирован, а мы, члены семьи „врага народа“, были отправлены, с конфискацией имущества, в ссылку в Сибирь.
Георгий Константинович нам очень помог, когда в 1956 году после посмертной реабилитации отца мы приехали из сибирской ссылки. Мама и брат были на приеме в Министерстве обороны. Георгий Константинович принял большое участие в нашей судьбе. Было тут же сообщено в управление военных сообщений, где до этого работал отец, а также в хозяйственное управление армии, чтобы их встретили там и сделали все, что положено в таких случаях, с указанием „срочно“. Предоставил им свою персональную машину, на которой после того, как было все оформлено, их отвезли домой.
С указанием „срочно“ было дано распоряжение на получение квартиры, на получение пенсии маме за отца, а также на получение пенсии младшей сестре, которой в то время было шестнадцать лет. И все это было сделано в течение недели. Таким образом мы могли начать жизнь заново, не испытывая никаких трудностей. А для нас тогда это было очень важно.
Мы глубоко чтим память Георгия Константиновича как народного героя. Победой нашей в войне мы все обязаны ему.
С глубоким уважением Наталия Николаевна Трубецкая и вся семья Трубецких».
