Нурали Кабул.
Желтые девушки
Я их увидел благодаря моей бабушке...
Каждый вечер с наступлением прохлады бабушка поднималась на холмик, расположенный по левую сторону нашего дома, стелила на траве курпачу, удобно усаживалась и принималась прясть нитки, покручивая свое веретено.
Мои сверстники с криком носились неподалеку, придумывая раз-ные игры, азартно резвились. А я сидел с бабушкой на холмике. Она рассказывала мне сказки и старинные легенды. Она знала их великое множество. Иногда, прервав рассказ, она просила меня сбегать домой и принести еще шерсти или свежезаваренного чая. Я прибегал обратно запыхавшись, падал возле нее на траву и напоминал, на каком месте она остановилась...
Однажды ребята все-таки зазвали меня к себе. И я отправился вместе с ними в овраг, шарить в птичьих гнездах, усыпавших ветви деревьев и кустов. Особенно нам нравилось извлекать из гнезд ярко окрашенных птенцов сизоворонок. Обычно эти птицы обживают норы в крутых обрывах. Чтобы добраться до них, приходилось обвязы-ваться арканом, конец которого крепко держали трое-четверо маль-чишек, и спускаться вниз по отвесному склону. Иногда, засунув руку в нору по самое плечо, не удавалось дотянуться до притихших от страха птенцов. Приходилось искать новое гнездо.
В тот раз я всех поразил своей храбростью. Ровно восемь раз спус-тился на самое дно оврага, где так и шныряли в зарослях дикие кошки. Запихнув за пазуху двух птенцов, я помчался к бабушке. Сейчас я покажу ей сизоворонят, которые уже оперились и неплохо умеют летать; расскажу, с каким трудом их добыл... и что видел в овраге огромную дикую кошку. Я, конечно, и не упомяну, как испугался, и она похвалит меня.
— Где же ты бродишь, сынок? Почему ты такой бледный?— спро-сила бабушка, когда я прибежал к ней.
— Знаете, больше всех!.. Больше всех!.. Восемь раз спустился на дно оврага!..— заорал я с радостью, еле переведя дыхание.— Ребята держали веревку, а я спускался!..
— Что-что? На дно оврага? Обвязавшись веревкой? А если бы она оборвалась?.. Вот придет отец, расскажу ему, пусть проучит тебя как следует...
Сразу исчезла моя радость. Если она расскажет отцу, не поздоро-вится. Отец у меня крутой, за шалости по голове не гладит.
И, как назло, птенцы у меня за пазухой завозились, принялись щипать и царапать мне живот. Ну их, отпустить бы на все четыре стороны! Но у них еще не окрепли крылья. Их тут же зацапают дикие кошки.
Не зная, что делать, я стоял, виновато понурив голову и придержи-вая руками птиц.
— Ладно, овраг оврагом,— смягчилась бабушка.— А зачем на Култепу лазили? Мне давеча сказали, что тебя с дружками видели там.
— Так просто... играли...— буркнул я.
— Больше не ходи туда. То место проклято. Туда веками сбрасы-вали пепел, вот и образовался холм. А там. где пепел, обитают желтые девушки.
Я недоверчиво посмотрел на бабушку, желая определить, говорит ли она правду или опять начала какую-то сказку.
Лицо у бабушки серьезное. Она знай сучила нитку да помалкивала. А мне уже не терпелось узнать, что это за желтые девушки живут на Култепе. Я опустился с ней рядышком. Она взглянула на меня разок-другой и, довольная, что слова ее возымели на меня действие, сказала:
Дети не должны бегать где попало. Смотри, Данияр, еще раз пойдешь к Култепе, непременно скажу отцу.
Я обрадовался и облегченно вздохнул. Значит, в этот раз она отцу не расскажет. Правда, я не помню, чтобы он слишком строго когда-нибудь наказал меня, и все же я его боюсь. Я слышал много раз, как он говорил, что надо держать свое чадо в узде. Дескать, иначе парень вырастет дерзким, непослушным. Что, если на самом деле возьмет и наденет на меня уздечку? Ведь отец, куда денешься... так и будешь ходить с уздечкой. Хорошо, что бабушка у меня такая добрая и ничего ему про меня не скажет. От переполнившей меня нежности к ней я погладил ее сморщенную руку.
— Эна, а какие из себя эти желтые девушки?— спросил я.
- Да как тебе сказать... Сама-то я их не видела. То ли платья у них желтые, то ли сами. Но поскольку место, где они живут, проклято,— значит, и сами они прокляты. Лучше про них не думать, а то, не дай бог, приснятся во сне...
Мне стало не по себе, что я сегодня бегал на Култепу. Вспомнились осколки стекол, рассыпанные по ее поверхности, и подумалось, что это не стекла вовсе, а глаза желтых девушек. А теплый ветерок, кото-рый проносился, подхватывая пыль, перемешанную с золой,— не простой ветерок, а дыхание желтых девушек.
Когда солнце опустилось за горы и стало почти темно, бабушка завернула шерсть в платок, я взял в одну руку чайник и пиалу, в дру-гую — курпачу, и мы спустились с холмика.
Сизоворонят я посадил в плетенную из прутьев клетку и поставил перед ними в пиалушке воду, насыпал пшеницы. Решил, дня через три-четыре, когда у них окрепнут крылья, выпустить их на волю.
С тех пор, когда мы играли с мальчишками за околицей, я боялся даже смотреть в сторону Култепы...
Как-то после ужина, когда меня уже стало клонить ко сну, к нам пришел Пардабай, сын приятеля моего отца Абдусалама-ака.
— Папа приглашает вас в гости,— сказал он моему отцу и, весело подмигнув, бросил мне:— Приходи и ты, Данияр, поиграем...
Я взглянул на отца. Без его разрешения разве пойдешь в гости?
— Если приготовил уроки, то почему бы не сходить нам вместе — улыбнулся отец.
Сначала я обрадовался. Но потом, вспомнив, что тропинка к дому Абдусалама-ака проходит мимо страшной Култепы, я заколебался. Однако чего же мне бояться, если отец будет рядом!
Когда мы вышли на улицу, я почувствовал себя как-то странно. Мне казалось, будто деревенеют руки и ноги. И весь я покрылся потом, словно водой окатили — сначала горячей, потом холодной. Вдруг я сделался каким-то невесомым, какая-то невидимая сила начала подни-мать меня на воздух, и я крепко ухватился за полу отцовского халата.
Сначала мы шли мимо домов, вдоль невысоких дувалов, потом направились по узкой извилистой тропинке и свернули к Култепе. Я боялся смотреть на холм, резко выделявшийся черным полукругом на фоне темно-синего, усыпанного звездами неба.
— Что ты спотыкаешься?— спросил отец.
Я буркнул что-то невнятное в ответ.
Когда мы приблизились к холму, с него опять повеяло теплым ветерком. Я еще крепче вцепился в отца и закрыл глаза. Мне показалось, что порывы ветерка сделались горячими и что-то яркое полыхнуло навстречу. Я тотчас разомкнул веки.
— Смотрите, костер! Наверное, мальчишки разожгли,— сказал я отцу.
— Где костер?— удивился отец, взглянув на Култепу, потом на меня. Было невероятно, что он не заметил такого яркого костра.
— Да вон же,— показал я.
Вокруг костра сидели девушки. Совершенно голые. И только длин-ные волосы закрывали их тела, желтые-прежелтые, как золото. И волосы тоже были желтые-прежелтые, словно солома. Девушек было много. Одна расчесывалась, другая любовалась в зеркальце, третья что-то рассказывала и смеялась. Они почему-то не обращали на нас никакого внимания.
Я испугался и того пуще, начал что-то говорить отцу, но не слышал собственных слов; и отец, с беспокойством поглядывая на меня, тоже что-то говорил, но и я его не слышал, а только видел, как шевелятся его губы.
Отец вдруг поднял меня на руки. А костер вспыхнул еще ярче. Девушки вскочили и стали плясать, изгибаясь, как языки пламени. И вдруг одна за другой стали медленно подниматься в воздух, а там, в вышине, желтые девушки превращались в искры. Одни гасли, а другие становились звездами...
Когда утром я очнулся, у моего изголовья сидела бабушка и пла-кала. «Почему она плачет?»— подумал я, открыв глаза. А она, заметив, что я на нее смотрю, вдруг обхватила меня и начала целовать, гладить лицо, голову, плечи, будто не веря, что это я. Почему-то комната была полна людей: меня обступили родственники, соседи, чему-то радовались. Мне стало совсем уж не по себе. Я вскочил и выбежал во двор.
Плетенная из прутьев клетка висела на ветке тала. Птенцы, на-верное, проголодались. Я взобрался на дерево и, выгребая из кармана крошки, начал кормить их.
