Созидательные планы «Сталина» подчинены стремлению увековечить самого себя. В своих монологах он заявлял: «Памятником ЕГО эпохе будет Москва, город, который ОН воссоздаст заново… Дворец Советов построит ОН, построит как архитектурный центр новой Москвы, прорубит новые магистрали, проложит метрополитен, возведет современные жилые дома и административные здания, соорудит новые мосты и набережные, воздвигнет гостиницы, школы, библиотеки, театры, клубы, сады и парки. Все это будет величественным памятником ЕГО эпохи».
Однако «Сталин» убежден, что есть немало людей, которые готовы сорвать выполнение его эгоцентричных замыслов. Он знает, что есть народ, который всегда выступал против всех «вождей». «Сталин» рассуждает: «Евреи никогда не понимали, что такое ВОЖДЬ. Они никогда не умели по-настоящему подчиняться, это у них сложилось исторически, в этом их национальная трагедия… Для них нет абсолютного авторитета… Все народы подчинились Риму и сохранили себя как нации. Евреи единственные не подчинились». Из этих замечаний ясно, что Рыбаков толком не знал истории Римской империи, что он забыл даже школьные уроки про восстания разных народов против гнета Рима, про исчезновение многих народов вместе с римлянами и многое другое.
«Только у евреев нет обожествленного вождя, только иудейская религия не допускает олицетворения бога в человеке, — продолжает «Сталин». — Во всех религиях бог воплощается в человека: Христос, Магомет, Будда». Из последней фразы следует, что Рыбаков слыхом не слыхал мусульманского догмата: «Нет Бога, кроме Аллаха, а Магомет — пророк Его». Эта фраза Рыбакова вызывает также сомнение в том, что он был знаком с буддизмом, так как Будда, или Сиддхартха Гаутама не считал себя богом или его воплощением. Возможно, что эти ошибки Рыбаков легко мог бы объяснить тем, что их делал не он, а придуманный им персонаж, одержимый неприязнью к евреям.
Помимо евреев, «Сталин» испытывает неприязнь к члену Политбюро и секретарю ЦК ВКП(б) С.М. Кирову, о чем он много раз сообщает читателям. А «Киров», созданный воображением автора, разъясняет читателям, почему он также испытывает неприязнь к Сталину. Он якобы понимает «какую цель преследует Сталин… Он нагнетает обстановку террора, в то время как никакого повода для террора нет».
Между тем «Сталин», переходя от «внутреннего монолога» к диалогу и обращаясь к Ягоде, выражает сомнение в преданности Кирова делу партии. Говоря о том, что Киров сохранил на прежнцх постах немало партийных деятелей, которые раньше поддерживали Зиновьева, «Сталин» замечает: «Да, они за товарища Кирова, но это не значит, что они за ЦК! Как им не быть за товарища Кирова, если товарищ Киров сберег их в Ленинграде в целости и сохранности?… Не принимает ли товарищ Киров преданность себе за преданность партии? Не ставит ли товарищ Киров знак равенства между собой и партией? Не рано ли он это делает?… Киров держит за пазухой троцкистскую змею против Сталина, а не укусит ли она самого товарища Кирова?» Никаких свидетельств того, что подлинный Сталин разделял такие мысли, нет.
Нет никаких фактов, подтверждающих заявление автора о том, что «Киров тяготился пребыванием в Сочи» в обществе Сталина. Напротив, все имеющиеся свидетельства говорят о том, что отношения Сталина и Кирова были дружескими, что они не раз вместе проводили отпуск. Летом 1934 года Сталин вместе с Кировым и Ждановым написали совместные тезисы об учебниках истории. (Рыбаков утверждает, что Киров неохотно участвовал в работе над этими тезисами.)
Также нет никаких фактов, подтверждающих утверждение «Сталина» о том, что «еще в 1929 году» он «остановил свой выбор» на Ягоде как будущем руководителе НКВД. На самом деле в начале 1929 года Сталин и другие члены Политбюро получили тайно распространявшуюся запись беседы Бухарина и Каменева. Из нее следовало, что Бухарин рассчитывал на поддержку тогдашнего заместителя председателя ОГПУ Ягоды в борьбе против Сталина. Однако «Сталин» из романа Рыбакова полностью доверяет Ягоде и дает ему указания действовать решительно против Кирова. Отпустив Ягоду после беседы с ним, «Сталин» размышляет: «Понял ли он его? Все понял».
Приговор «Сталина» Кирову выражен в его фразе: «Смерть решает все проблемы. Нет человека, и нет проблем». Эту фразу затем стали приписывать настоящему Сталину. Лишь незадолго перед своей смертью А. Рыбаков признался, что он ее придумал.
Самому тугодумному читателю детективных романов, в том числе и тех, что прежде сочинял Рыбаков, не так трудно догадаться, кто же был организатором убийства Кирова, о котором сообщается на последних страницах романа. Хрущевская версия, которую никак не удавалось доказать ни одной из комиссий ЦК, была «доказана» с помощью показаний «Сталина» из романа Рыбакова. На многих страницах пытался доказать справедливость дурацкой частушки про «огурчики» и «помидорчики», сочиненной четверть века назад.
Роман распространялся миллионными тиражами. Критики обнаруживали в нем одни достоинства и не находили никаких недостатков. Критик В, Чубинский сразу же отметал попытки искать несообразности и ошибки в романе. Говоря о фактических неточностях, замеченных в романе рядом авторов, он писал, что «мог бы пополнить их перечень. Но не стану этого делать, потому что не в них суть…» К тому же Чубинский опасался, что «противники романа будут рады ухватиться за все, что может подорвать его престиж в глазах читателей».
В подавляющем большинстве рецензий на роман преобладали восторженные ноты. В печати, ориентировавшейся на яковлевский подотдел, роман был объявлен небывалым явлением в современной литературе. Критик В. Кавторин писал: «Детям Арбата» присуще одно, редчайшее в наши дни, несмотря на обилие романов, качество — романное мышление». Критик В. Чубинский отвечал В. Кавторину: «Оказалось, что во всех основных вопросах, касающихся «Детей Арбата», мы с вами согласны… В романе немало сильно написанных страниц и мастерски разработанных характеров». Казалось, зачем тогда устраивать публичную переписку? Но Чубинский предупреждал: «У романа Рыбакова много противников, гораздо больше, чем можно было пока судить по печатным изданиям. Против романа все, кто заражен сталинистскими предрассудками и иллюзиями. Их голоса уже слышны и становятся все громче. И потому каждый голос в поддержку писателя не останется втуне».
Эти «голоса» не оставались втуне. Кавторин писал: «Рыбаков предпринял смелую попытку воссоздать внутренний мир Сталина этой поры, его истинный характер, реальные причины и мотивы его поведения и принимаемых решений». Выдавая черное за белое, критик писал: «Перед нами — отнюдь не одномерная фигура, покрытая в зависимости от позиций и настроений пишущих то ослепительным лаком, то густой черной краской». Однако карикатурность изображения Сталина была очевидной. Пытаясь соединить несоединимое (заявление о реалистичном изображении Сталина и явную карикатурность его образа), Чубинский прибегал к демагогическим приемам, рассуждениям об онкологах и древнеримским афоризмам: «Я утверждаю…. что Рыбаков охвачен… священной яростью…справедливым гневом… Это — ярость и гнев особого рода. Они сродни чувству, с каким ученый изучает раковую опухоль, чтобы избавить человека от нее и порождаемых ею метастазов. Чтобы исследование увенчалось успехом, ученый должен сохранять спокойствие, трезвость ума, если хотите «объективность». Но он ненавидит болезнь и более всего хочет ее искоренить. I га facit poetam (гнев рождает поэта), говорили древние римляне. Думаю, что без гнева Рыбакову попросту не удалось бы создать такой живой, полнокровный, «объемный» образ «великого вождя народов».
Демагогические приемы Чубинского напоминали увертки «дяди» из повести «Судьба барабанщика». Когда 14-летний Сергей Щербачев напомнил «дяде» о краже, совершенной им в поезде, тот «объяснил…, что вор не всегда есть вор, что я молод, многого в жизни не понимаю и судить старших не должен. Он спрашивал меня, читал ли я Чарльза Дарвина, Шекспира, Лермонтова, И тогда у меня от всех этих вопросов голова пошла кругом. Я уже не помню, с чем-то я соглашался, чему-то поддакивал». Видимо, на такой же эффект рассчитывал и Чубинский. Упоминание о метастазах, сравнение Рыбакова с онкологом, афоризм, приведенный на латыни, позволяли критику скрыть отсутствие у Рыбакова элементарной объективности, о необходимости которой Чубинский тут же говорил. В результате у некоторых читателей «голова пошла кругом», они с чем-то соглашались и чему-то поддакивали. Впоследствии антисталинская критика постоянно прибегала к этим давно апробированным приемам «интеллектуального каратэ».
