– Я подумаю, – произнес Сергеев, не отводя взгляда.

«Откуда известно про видео? – подумал он, стараясь скрыть растерянность. – Нет ни кассеты, которую кто-то мог бы посмотреть, ни живых свидетелей. Есть файл, зашифрованный, закрытый, как спецхран КГБ, лежащий по частям на десятке разных серверов в Интернете. Файл, доступ к которому имею только я. Тогда я еще по наивности думал, что откровения Базилевича взорвут политикум. Но это было еще до Мельниченко и его архива. Майор нас всех многому научил. Например тому, что в XXI веке никто не стреляется от бесчестья. Других стреляют, это да, случается. И еще тому, что в век научно-технического прогресса не существует очевидных доказательств. Наивно думать, что кто-то подаст в отставку из-за записей многолетней давности. Разве это факт? Вовсе даже нет! Монтаж. Клевета. Происки спецслужб. М-да…

Что же стало известно Конторе? Что такого важного сказал тогда Базилевич, чтобы лично Мангуст приехал меня образумить? И откуда это стало известно? Почему только образумить, а не убить, в общем-то, понятно… Он же знает, что я не мальчик, и в случае моей смерти информация выплеснется наружу».

– Ты сейчас размышляешь о том, что такого содержится в записи… – констатировал Мангуст. – И долго будешь думать, уж поверь! Может быть, есть путь попроще?

– Какой? – поинтересовался Сергеев.

– Спросить меня! Просто по-дружески спросить: Мангуст, а зачем вам эта запись?

– Для начала у меня есть другой вопрос… Мангуст, а откуда вам известно об этой записи?

– Ты всегда был очень доверчив, Умка. Как твой куратор и педагог, скажу – это твой главный недостаток. Ничего не слышат только трупы…

– Аль-Фахри? – скорее ответил, чем спросил Сергеев. – Но он же тогда был полуживым!

– Тут ты прав. Передать содержание записи он не мог, но сам факт ее создания наблюдал. После того, что ты с ним учинил, изображать бесчувственное тело для него труда не составляло. Как ты думаешь, при таком свидетеле мы могли догадаться, что именно слил тебе Базилевич? Мы, люди заинтересованные и очень проницательные. Обрати внимание, сколько лет мы тебя не трогали, хотя, сам понимаешь, ты тогда нам сделал большую пакость…

– Знаешь, Мангуст, – парировал Сергеев, – я иногда ловлю себя на мысли, что если где-то в мире и происходит какая-то пакость, то оттуда торчат именно ваши уши…

– Наши уши… – возразил Мангуст и ткнул в Михаила указующим перстом. Его кисть появилась из полумрака, а все остальное так и осталось невидимым. – Не дистанцируйся, курсант! Наши уши! Не ваши, а наши! Наши! Общие! Понял? Могу тебя заверить – это не у меня, это у тебя паранойя! Ты болен, Умка, если думаешь, что все неприятности в мире только от нас… Хватает и других умельцев. Ну, сам реши, может ли быть в мире только одна сила? А система противовесов?

– Вы контролировали эту ситуацию еще до того, как послали в Лондон меня, ведь так?

Мангуст не ответил. Но в темноте белой полоской сверкнули его зубы.

Волк улыбался.

– Умка, мальчик мой! – сказал он настойчиво. – Неужели ты не понимаешь, что со своим чистоплюйством и высокой моралью ты просто-напросто мешаешься под ногами у взрослых дядь… Не мешаешь, обрати внимание! Мешаешься! А это разные вещи…

– А ты – доверенное лицо тех самых взрослых дядь, меня наставляешь на путь истинный… Скромное, такое, доверенное лицо, которому вручили важнейшие управляющие нити! Судьба мирового порядка в твоих натруженных руках, Андрей Алексеевич! Тайфуны трепещут! Иногда, Мангуст, ты напоминаешь мне сумасшедшего шахматиста, – произнес Сергеев, разглядывая силуэт собеседника, окруженный завесой дыма. – Сумасшедшего шахматиста, который играет бесконечную партию на доске для стоклеточных шашек по каким-то собственным, придуманным правилам. Ты так обстоятельно, с таким рвением изображаешь кукловода, что возникает мысль… Знаешь, такая дерзкая, абсурдная мысль, а не обманываешь ли ты всех в очередной раз? Как с твоими похоронами? А вдруг и за тобой стоит кто-то, кто тоже воображает себя кукловодом? А за ним – еще один такой же. И еще. И еще… Вот только – кто настоящий кукловод в этой цепи марионеток?

– Неужели? Тебе так интересно – стоит или не стоит за мной кто-нибудь? А есть ли разница? – осведомился Мангуст. – Мне делегировали права. Для тебя, пешки, есть ли хоть какая-то разница, кто и зачем это сделал? Ты ведь даже не проходная пешка, Миша, а так – разменная фигура. Везучая, правда, фигура, не спорю, с доски тебя до сих пор не убрали, но и ферзем тебе никогда не стать!

– А надо ли лезть в ферзи, Мангуст?

– А это, Умка, уже твой личный выбор. Пешек много. Остальных – по паре. А король с королевой – одни.

– Лелеешь надежду стать королем?

– Увы! – Мангуст снова «заухал» по-марсиански, изображая смех. – Место императора давно занято и так высоко мне не взлететь. Но на роль ладьи я вполне могу рассчитывать…

– А сейчас ты кто? Слон? Невысоко же ты поднялся, если учесть, что отдал Конторе всю жизнь!

– Если тебя это утешит – большинство так и умирает пешками.

– После смерти пешка ты или ладья – уже без разницы.

– Не скажи. Мне всегда хотелось, чтобы меня везли на кладбище на лафете, хоронили в гробу, накрытом государственным флагом, и провожали салютом.

– Дважды, – сказал Сергеев. – Я видел это уже дважды в твоем исполнении. И флаг был, и салют. Ты свою мечту осуществил и неоднократно…

– А лафета не было, – возразил Мангуст серьезно и развел руками. – А без лафета – не та свадьба!

– Да, лафета не было, – согласился Михаил. – Но это у тебя еще впереди. Дослужишься до ладьи – лафет тебе точно обеспечат.

– Ну, спасибо, курсант. Утешил.

– Мы, пешки, ребята такие. Режем правду-матку, невзирая на личности. Нас много, заменить нас – легче легкого… Чего нам бояться?

– Слушай, Умка, я тебя прошу – не шути с огнем. Что это за ребячество такое?

– Да что ты, Мангуст! Какие тут шутки? И в мыслях не было! Но, вот что – пока не пойму причин столь пристального внимания к своей персоне – выполнить ваши пожелания, господин Слон, не обещаю.

– Так тебе интересно знать – кто сидит на другом конце веревочки?

– Просто не представляешь до чего интересно!

– Огорчу тебя, воспитанник, – никого там нет… У мирового порядка нет лица. Конкретного лица, я имею в виду… Люди – это ничто. Идея – всё!

Теперь уже улыбнулся Сергеев.

– Вверх и в темноту уходит нить… Андрей Алексеевич! Дорогой ты мой человек! Так мы никогда не договоримся! Я хочу понимать, чью просьбу меня просят выполнить.

Мангуст исчез из кресла. Испарился, точно как в былые времена, и тут же возник, но уже у окна, отодвигая рукой тяжелую штору.

Сергеев даже не успел понять, куда делся собеседник. Привыкнуть к рваному ритму движений куратора он не мог. Трюк с мгновенным перемещением в пространстве у Мангуста всегда получался, как наработанный иллюзион в цирке. Вот только оборудования в виде ширм и зеркал здесь не было, а была старая школа, о которой теперь рассказывают легенды.

«А ведь он значительно старше меня, – подумал Михаил. – Почти старик и этим напуган. Он тщеславен, как мальчишка. Он торопится. Еще пять-семь лет и ему никогда не стать даже ладьей. А умереть в роли банального слона для него невозможно по сути».

А ведь тогда, когда Мангуст, словно кавалерия из кустов, появился на побережье, он был всего лишь лет на десять моложе.

Сергеев с удивлением понял, что сколько в действительности лет Мангусту он не знает. Никто из кадетов этого не знал.

Мангуст был вечен.

Мангуст был всегда.

Он встретил их, когда они были сопливыми мальчишками, еще не до конца соображающими, куда и зачем они попали. Он и в те времена был уже немолод…

Хотя… В юности и тридцатилетний казался если не стариком, то очень пожилым человеком.

И на мангустовых мнимых похоронах не было таблички с именем и датами. Никаких зацепок.

Салют был – плюнули в небо огнем десяток карабинов. Флаг был – трехцветный, российский, обнявший закрытый гроб, как погребальный саван обнимает тело. Как теперь выяснилось – пустой гроб. Или все же не пустой? Умка вспомнил тяжесть домовины из полированного дерева на своих плечах…