Мы никогда не узнаем, вдохновлялся ли в те часы Боливар учением о революционной диктатуре своего идейного наставника Руссо, изложенным в «Общественном договоре», или же следовал неумолимой логике жесткой идейно-политической конфронтации. «Вся история учит, что политическая гангрена не лечится паллиативами»,[486] — писал Боливар, находясь в Букараманге. Согласно точке зрения авторитетного венесуэльского историка наших дней X. Сальседо-Бастардо, Освободитель прибег к крайнему средству и временно принял на себя диктаторские полномочия в отчаянной попытке «дать новый импульс революции и сделать ощутимыми ее результаты».[487] Действительно, последний период пребывания у власти Боливара отмечен рядом важных социальных декретов. Но при принятии чрезвычайных, во многом крайних мер были, конечно, и неправильные и даже трагически ошибочные решения, особенно те, что вели к дальнейшему сужению массовой опоры радикального крыла патриотов, превращению вчерашних союзников и попутчиков в явных или скрытых противников. Боливар вплотную столкнулся с трудноразрешимой дилеммой: каким путем резко повысить политическое сознание народа и можно ли перебороть инерцию отсталого общества?
В этой напряженной обстановке после провала мятежа адмирала X. Падильи созрел заговор против Боливара. Глубокой сентябрьской ночью 1828 года в президентском дворце «Сан-Карлос» неожиданно возник шум. Любящее чуткое сердце Мануэли почувствовало опасность: она разбудила Боливара. Полуодетый Симон успел выпрыгнуть из окна и скрыться раньше, чем в их спальню ворвались вооруженные заговорщики с горящими факелами. Убить Боливара и передать власть вице-президенту Сантандеру не удалось. Верные Освободителю части воинского гарнизона подавили в зародыше попытку государственного переворота. Его организаторы и исполнители предстали перед судом. Специальный трибунал в составе четырех судей и четырех офицеров под председательством генерала Р. Урданеты приговорил восьмерых участников заговора к смертной казни. Своим решением Боливар заменил Сантандеру расстрел на изгнание за пределы страны. В отношении остальных, включая адмирала Падилью, приговор был приведен в исполнение. После завершения судебного процесса Освободитель в целях национального примирения объявил амнистию всем причастным к попытке государственного переворота. Покушение на его жизнь морально ранило Боливара. Он верил в добрые чувства народа к нему, в преданность соратников по борьбе и никогда в мирное время не пользовался охраной и не носил с собой оружия.
Обострение внутриполитического кризиса в Великой Колумбии и драматические события в Боготе вызвали неоднозначную реакцию за границей, прежде всего в США, Англии и Франции. Друзья Боливара поздравляли его со счастливым спасением, желали успешно преодолеть трудности. Противники и враги обрушивали на Освободителя хулу и обвинения в предательстве идеалов свободы и намерениях по примеру Наполеона водрузить на свою голову императорскую корону. В их лагерь переметнулись многие буржуазные либералы, ранее восторгавшиеся Боливаром и его подвигами. Во Франции антиболиварскую кампанию возглавил идеолог французского либерализма Бенжамен Констан, в Англии такую роль взял на себя создатель философской теории утилитаризма Иеремия Бентам.[488] Оба деятеля пользовались в то время широкой известностью. Их обвинения в адрес Боливара в узурпации власти и монархических замыслах вызвали немалый международный резонанс, усилили позиции противников Освободителя в Великой Колумбии.
Боливар дал аргументированный отпор буржуазным либералам, искажавшим его деятельность, и клеветническим нападкам врагов. «Достойно всяческого сожаления, — писал Боливар, — что господин Констан берет на себя смелость судить о моих поступках, не располагая никакими данными, не зная мотивов моих поступков».[489] Он распорядился опубликовать во Франции и других европейских странах все документы, касавшиеся установления временного режима диктатуры. Вскоре в Боготе должен был начать работу Учредительный конгресс, призванный окончательно решить вопросы государственного устройства Великой Колумбии. В защиту Боливара возвысили свой голос Лафайет, аббат Прадт и другие, но антиболиварская кампания нарастала. Сам факт настойчивой циркуляции версий и слухов о монархическом проекте Боливара, несмотря на его многочисленные опровержения, свидетельствовал о направленных усилиях по международной дискредитации Освободителя. В частности, Сантандер, обосновавшись в Европе, постоянно путешествовал по городам Германии, Бельгии, Франции, Англии, Италии и везде подливал масла в огонь.[490] Североамериканская пресса, обрушиваясь с критикой на Боливара, постоянно противопоставляла ему «несчастную жертву» и защитника конституционных свобод Сантандера.
В силу различных побуждений, но почти одновременно Вашингтон, Париж и Лондон вмешались во внутриполитические дела Великой Колумбии. Их не устраивала перспектива создания сильного правительства в этом ключевом государстве Южной Америки. В октябре 1828 года государственный секретарь США направил Боливару письмо, получившее широкую известность. В нем Клей выражал свою обеспокоенность судьбой «свободных институтов» в Латинской Америке и высказывал Освободителю ряд «дружеских советов». Клей убеждал его отказаться от диктаторских полномочий, восстановить либеральную конституцию, распустить освободительную армию, и тогда, по его мнению, в этой части мира наступит «новый триумф дела человеческой свободы».[491] Письмо Клея явилось замаскированным объявлением войны Боливару. Это стало очевидным, когда в Боготу в феврале 1829 года прибыл новый посланник Вашингтона — генерал У. Гаррисон, назначенный на этот пост по настоянию Клея.
Загородная резиденция Гаррисона под Боготой служила местом проведения регулярных встреч местных деятелей и иностранцев, настроенных враждебно к правительству. Посланник США оказался причастным к мятежу генерала Кордобы в сентябре 1829 года, закончившемуся провалом. Гаррисон, агрессивно-несдержанный и не стеснявшийся в выборе средств герой англо-американской войны из-за Канады, навязчиво поучал Боливара, какого политического курса тому следует придерживаться. Совершенно несовместимым со статусом иностранного дипломата было письмо Гаррисона, направленное президенту Великой Колумбии в конце его пребывания в стране, 7 сентября 1829 г. Один из историков справедливо задавал вопрос в связи с поведением Гаррисона: «Что бы сказали в США о колумбийском посланнике, вздумай он поучать Вашингтон, как тому следует вершить политические дела? Возможно, он оказался бы в сумасшедшем доме».[492] Кроме того, Гаррисон всячески подогревал антиболиварскую настроенность Вашингтона. В своих шифрованных депешах государственному секретарю он постоянно твердил, что не сегодня, так завтра в Великой Колумбии будет установлена монархия во главе с Боливаром. После энергичных протестов колумбийского министра иностранных дел Э. Вергары Белый дом вынужден был отозвать своего посланника. Вернувшись в США, Гаррисон продолжал кампанию против Боливара. Он опубликовал брошюру, содержавшую полный текст его письма к Боливару, и другие подобного рода заявления. Избранный президентом США в 1840 году Гаррисон скончался через месяц после вступления в Белый дом.
Вмешательство Франции также негативно отразилось на судьбе Великой Колумбии. В середине 1828 года Париж направил в испанскую Америку дипломатическую миссию из трех человек во главе с Ч. Брессоном. Формально ей поручалось ознакомиться с обстановкой в молодых независимых государствах ввиду намерения Карла X завязать с ними отношения. На деле главная цель этой «деликатной» миссии, как ее именуют в документах, заключалась в том, чтобы попытаться продвинуть в жизнь французский план создания в испанской Америке конституционных монархий под эгидой Парижа.[493]
