Cea направил свой манифест на Кэ д'Орсе, сопроводив его письмом, адресованным французскому министру иностранных дел М. Ф. Монморанси. В обоснование стремления Великой Колумбии установить дружественные отношения с Францией Cea ссылался на общность религии и близость традиций и языков двух народов. Официальные лица Парижа, как и других европейских столиц, хранили молчание. Ответ Cea, а заодно французским либералам и торгово-промышленным кругам, приветствовавшим колумбийский манифест, был дан в роялистской газете «Журналь де деба» 31 октября 1822 г.: «Мы берем на себя смелость заявить господину Cea, что Франция, являясь старым другом и союзником Испании, поступила бы в высшей степени низко, если бы поспешила признать отделение испанских колоний от метрополии раньше, чем последняя согласится с этим или же поступят доказательства необратимости свершившегося отделения».[429] В это время Париж уже получил мандат «Священного союза» на интервенцию в Испанию для спасения Фердинанда VII от испанских революционеров. Людовик XVIII и его министры были уверены, что кратчайший путь к обеспечению французских интересов в испанской Америке пролегает через Мадрид. Переговоры с представителями патриотов их больше не интересовали.
Более двух лет, с осени 1822 и до конца 1824 года, в Париже не было колумбийского представителя. За политикой Франции и трагедией испанской буржуазной революции, подавленной французскими штыками, Боливар и Гуаль следили по английским и американским газетам, а также по сообщениям колумбийских представителей в Лондоне и Вашингтоне. Вести с Пиренейского полуострова в 1823 году вызывали нарастающую тревогу всех руководителей освободительной борьбы. В январе 1823 года Людовик XVIII в тронной речи объявил о направлении подкреплений на военно-морские базы Франции за пределами ее территории. Герцог Ангулемский, вступив на испанскую землю во главе 100-тысячной французской армии, издал прокламацию о намерении Франции спасти Испанию от «анархии», лишившей короля «возможности умиротворить свои колонии».[430] В испанской Америке стало известно о так называемом Веронском секретном договоре. Не замышляла ли Франция, восстановив абсолютную власть Фердинанда VII над его подданными, обрушиться на борцов за независимость в испанских колониях?
Премьер-министр Франции Ж. Б. Виллель дважды на протяжении 1823 года предлагал Мадриду начать осуществление плана создания конституционных монархий за океаном. Герцогу Ангулемскому он писал в июле 1823 года: «Франция снабдила бы Испанию морскими силами для транспортировки и водворения принцев в колониях, а также солдатами и запасами, достаточными для обеспечения успеха задуманных операций».[431] В это время группа тайных французских агентов колесила по испано-американским странам. Один из них, Г. Т. Мольен, объехал почти всю Великую Колумбию от острова Магдалена и до Кито. Гуаль квалифицировал его деятельность как шпионаж. Вернувшись в Париж в начале 1824 года, Мольен рекомендовал усилить военно-морское присутствие Франции в водах испанской Америки.[432] Подобного рода известия, сообщения международной прессы о передвижениях французских военно-морских сил в Карибах и различные слухи, тесно переплетаясь, создавали напряженную и тревожную атмосферу.
В начале 1824 года Боливар писал Гуалю из Лимы о своих опасениях относительно возможности французского вмешательства и просил по дипломатическим каналам принять меры, для того чтобы при поддержке Англии нейтрализовать угрозу. Позднее, в связи со слухами о движении к венесуэльским берегам французской эскадры, базировавшейся на Мартинике, Освободитель сообщал о готовности быстро направиться во главе 13-тысячной армии для отражения вторжения французов.[433] Но вскоре тучи рассеялись, и гром не грянул.
Решающие победы патриотов над колонизаторами, намерения Англии преградить своим флотом путь любой неиспанской карательной экспедиции в Америку и провозглашение Вашингтоном «доктрины Монро» заставили Тюильри спуститься с заоблачных высот легитимистских мечтаний на грешную землю. План пересадки бурбонских принцев на латиноамериканскую землю пришлось понемногу списывать в архив. Во внешней политике Парижа после прихода в 1824 году на Кэ д'Орсе нового министра иностранных дел барона А. Дама обозначились намерения придавать большее значение торгово-экономическим и политическим средствам в борьбе за место под солнцем в Западном полушарии. Премьер-министр Виллель в июле 1824 года встречался с Ревенгой, направлявшимся в Мадрид, и информировал его о намерении Франции установить прямые торговые отношения с Колумбией.
Возобновившиеся колумбийско-французские контакты получили продолжение. В ноябре 1824 года П. Гуаль поручил X. М. Лансу неофициально представлять интересы Великой Колумбии в Париже. Ему следовало выяснить перспективы признания со стороны Франции и прозондировать ее позицию в случае мексикано-колумбийской освободительной экспедиции на Кубу. Ланс также встречался с Виллелем и Дама и пришел к выводу, что Париж готов развивать только торговые отношения, продолжая проводить политику непризнания. Его прогнозы подтверждались. В 1826 году Б. Мартиньи был назначен главным агентом по вопросам французской торговли, а затем — генеральным консулом с местопребыванием в Боготе. Колумбийский флаг получил полные права в портах Франции. В 1828 году последовало назначение французского консула в Картахену. К этому времени французский экспорт в испанскую Америку уже составлял 30 млн. франков, а импорт из региона — 6 млн. франков.[434] Однако политические отношения оставались блокированными. Хотя в Париже многие считали Фердинанда VIl «живым трупом», Карл X, как и его предшественники, продолжал стоять на страже «законных прав» своего испанского собрата.
Дипломатия Боливара трезво оценивала как новые веяния, так и старый легитимистский груз в политике Франции. Освободитель писал Сукре в начале 1826 года: «По всей вероятности, нам нечего бояться французов, скорее нас ждут хорошие перемены».[435] Незадолго до этого Карл X королевским ордонансом признал независимость бывшей французской колонии Гаити. Гаитянцам пришлось заплатить огромный выкуп — 150 млн. франков и предоставить Франции торговые привилегии, но они окончательно обрели государственную самостоятельность. Боливар видел в этом событии благоприятное предзнаменование.
В сентябре 1828 года Освободитель направил в Париж Хосе Фернандес-Мадрида и Леонардо Паласиоса в качестве чрезвычайных и полномочных посланников при французском дворе. Такой ранг говорил в том, что, по мнению Боготы, признание де-факто уже состоялось. Фернандес-Мадрид и Паласиос имели полномочия провести переговоры о заключении договора о торговле, дружбе и мире между двумя странами.[436] Представители французского правительства не избегали встреч с ними, но отделывались пустыми обещаниями полностью нормализовать отношения, как только позволят обстоятельства.
Династия Бурбонов доживала во Франции последние дни. Очистительная гроза июльской революции 1830 года смела их с исторической сцены, и новый король-буржуа 1 августа наложил резолюцию на предложение Кэ д'Орсе о признании испано-американских государств: «Одобрено. Луи Филипп». Министр иностранных дел граф Луи-Матье Моле 30 сентября 1830 г. поставил в известность Паласиоса о том, что, «признав в принципе независимость Колумбии», правительство Франции «готово заключить с ней договор о дружбе, торговле и навигации».[437] Так завершился сложный и трудный этап становления колумбийско-французских отношений. Весть о признании достигла Боготы, когда страна переживала глубокий кризис и Великая Колумбия находилась на грани распада.
