Великая Колумбия первой удостоилась чести принимать чрезвычайного и полномочного посланника США. Государственный секретарь Адамс в инструкциях Ричарду Андерсону из штата Кентукки, назначенному на этот пост, предписывал приложить максимум усилий для скорейшего заключения торгового договора между двумя странами и установления дружественных политических связей. «Если республике Колумбия удастся сохранить всю территорию, которой она сегодня владеет, и ей посчастливится иметь правительство, способное на деле защищать интересы своего народа, — подчеркивал Адамс, — она сможет занять место среди наиболее могущественных государств мира».[278] В 1822 году правительство США установило официальные дипломатические отношения также с Мексикой, Затем, в 1823 году, последовало дипломатическое признание Чили и Буэнос-Айреса. В 1824 году настала очередь Центральной Америки и Бразилии, а в 1826 году — Перу. Однако, как заявил Адамс в ответ на протест Испании, «это признание не предполагает лишить законной силы какое-либо право Испании или препятствовать применению любых средств, которые она, может быть, пожелает или сможет использовать с целью воссоединения этих провинций с остальными владениями».[279] Признание за Испанией такого права сводило на нет заявления официальных лиц в Вашингтоне о «дружественном содействии» США делу независимости народов региона. Один из деятелей ближайшего окружения Генри Клея с немалой долей горечи заметил, что США слишком долго откладывали решение о признании. По его словам, «в свое время признание выглядело бы благородным актом», теперь же оно «предстает как расчетливый шаг, продиктованный исключительно своекорыстным интересом». Даже восторженные почитатели североамериканской демократии в Латинской Америке не могли закрывать глаза на действительность.
В декабре 1823 года США провозгласили «доктрину Монро», послужившую краеугольным камнем панамериканизма. По свидетельству американского историка X. Хоскинса, семена «доктрины Монро» «были посеяны Джефферсоном и Клеем, ее формулировки были в основном разработаны Адамсом, а свое название она получила главным образом потому, что Монро занимал президентский пост».[280] В этом утверждении содержится немалая доля истины. «Доктрина Монро» не была единичной дипломатической акцией, порожденной конкретными особенностями международной обстановки в конце 1823 года, а являлась обобщением и развитием сложившейся к тому времени теории и практики внешней политики США.
Немногие внешнеполитические акты США вызывали во всем мире столь бурные и долгие, вплоть до сегодняшних дней, споры и дебаты. «Доктрина Монро» породила огромный поток официальных и неофициальных комментариев, исследований, памфлетов. Так, каталог библиотеки Конгресса США, крупнейшего в мире хранилища печатной продукции, под рубрикой «Доктрина Монро» содержит около 400 наименований. Прежде чем окунуться в это море различных мнений и зачастую диаметрально противоположных оценок, следует предоставить слово автору доктрины, ставшей знаменем политики США на многие десятилетия.
2 декабря 1823 г. в ежегодном послании к Конгрессу пятый президент США Джеймс Монро сформулировал ряд принципов американской внешней политики, получивших название «доктрины Монро».[281] Во-первых, провозглашался принцип запрещения дальнейшей колонизации Западного полушария. В послании утверждалось, что сложившуюся международную обстановку США «сочли подходящей для утверждения в качестве принципа, с которым связаны права и интересы Соединенных Штатов, то, что американские континенты ввиду свободного и независимого положения, которого они добились и которое они сохранили, не должны впредь рассматриваться в качестве объекта для будущей колонизации любой европейской державой».
Во-вторых, в послании проводилось сравнение политических систем европейских держав с американской политической системой, которая объявлялась более совершенной, «созревшей благодаря мудрости ее самых просвещенных граждан и в рамках которой мы пользуемся беспримерным счастьем». На этом основании, а также в связи с тем, что в «войнах европейских держав, в вопросах, касающихся их самих, мы никогда не принимали участия», президент Монро декларировал от имени США: «Мы будем рассматривать любую попытку с их (т. е. европейских держав. — Авт.) стороны распространить их систему на любую часть нашего полушария опасной для нашего спокойствия». При этом уточнялось, что США не намерены препятствовать (да они и не имели в то время для этого реальных сил) европейским державам свободно хозяйничать в своих колониях в Западном полушарии, что подразумевало и подавление ими национально-освободительного движения народов этих колоний («мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела существующих колоний или зависимых территорий любого европейского государства»). Что же касается латиноамериканских государств, добившихся независимости и признанных правительством США, то, по словам Монро, «мы не можем рассматривать вмешательство в их дела со стороны какой-либо европейской державы с целью их подчинения или контроля любым другим способом их судьбы иначе, как проявление недружественного отношения к Соединенным Штатам».
Как видно из текста послания Монро, в сформулированной им доктрине четко и категорично заявлялось, что США отныне не намерены мириться с дальнейшей экспансией европейских держав в Западном полушарии. Но в ней ничего не говорилось по поводу того, что сами США не намерены проводить экспансионистскую политику в отношении своих южных соседей. По этому вопросу в послании содержались очень туманно сформулированные заявления о «правах и интересах Соединенных Штатов», которые фактически утверждали право США действовать в Западном полушарии так, как они считают для себя выгодным. Так, в послании говорилось о намерении правительства США следовать провозглашенному курсу, «если не произойдет изменение, которое, по мнению компетентных властей этого правительства, должно привести к соответствующему изменению со стороны Соединенных Штатов, необходимому для их безопасности». Более того, высокопарно провозглашалось, что расширение территории США и «экспансия нашего населения… оказали счастливейшее влияние на все высшие интересы нашего Союза», и декларировалось право США «принять любую меру, которая может стать необходимой» для увековечивания «американской системы». Эти положения «доктрины Монро», по мнению многих, были продиктованы стремлением представить американские экспансионистские интересы как отражение общенациональных потребностей развития США.
Сложность международной обстановки в первой четверти XIX века, наличие в «доктрине Монро» некоторых прогрессивных для того времени моментов (принцип запрещения колонизации, идея народного суверенитета), ее демократическая фразеология, а также туманный характер формулировок послужили питательной средой для различного рода мифотворчества.
Государственные деятели, дипломаты и ученые США не жалели усилий, чтобы убедить весь мир в том, что провозглашение «доктрины Монро» отвратило угрозу интервенции держав «Священного союза», защитило демократические принципы государственного устройства на Американском континенте и утвердило «общность интересов» Северной и Южной Америки. «Доктрина Монро», по утверждениям американского историка Дж. Латане, «спасла Южную Америку от эксплуатации, жертвой которой стали в последующие десятилетия Африка и Азия».[282] Такого рода пропагандистские заявления, не соответствующие исторической правде, вызывали ответную критику в латиноамериканских и других государствах.
Всестороннее изучение системы международных отношений первой четверти XIX века исследователями различных стран подтвердило, что реальной угрозы интервенции «Священного союза» в Америку не существовало. По мнению известного немецкого историка Манфреда Коссака, «вымышленные планы интервенции «Священного союза», благодаря которым Монро и Каннинг (Джордж Каннинг — министр иностранных дел Англии в 1822–1827 годах) незаслуженно прослыли спасителями свободы Америки, относятся к области легенд».[283] Монархи европейских стран, объединившиеся для поддержки принципов легитимизма, хотя и были склонны оказать помощь своему венценосному испанскому собрату для восстановления его власти в бывших колониях в Америке, не могли, однако, этого сделать. Острое соперничество Англии и России, Англии и Франции, политика лавирования Пруссии и Австрии в сложной системе европейского «равновесия» исключали возможность достижения необходимой степени согласия между участниками «Священного союза».
