Cestui Tft^ccMXM* Елшл (Jс+ссмгм+А

вилку, а раньше, когда дожди, люди вообще туг на трое суток застревали, для нас не впервой.

4 сентября 2012 года. Владивосток. Утро

Кирилл, прилетевший из Сеула и севший на ремонтируемый Артем, рассказывал Гному и вице-адмиралу Леонтьеву:

— На Сахалине предполагается Львовско-Сандомирская операция.

Гном кивнул и перевел Леонтьеву:

— Мы в 1944-м предложили немцам на Сандомирском плацдарме сдаться. Немцы ответили стишками на русском: «мы в кольце и вы в кольце — посмотрим, что произойдет в конце». Байка есть такая сю старой войны. У нас теперь тут новая война. Застрелиться можно. Тут воюем. Тут торгуем. Тут доверяем. Тут проверяем.

— Знаю я твою байку, — ответил адмирал. — Ты мне скажи, друг ситный, что у нас с Курилами будет? Как это вы с командующим лодок туда не послали? Хотя бы дизельных. Там подводники в гневе, когда ими чужие командуют.

Они сидели на кожаном диване в приемной.

— Боюсь, «молодая не узнает, какой у парня был конец», господа, — заключил Гном. — Григорича-то отдавать придется. Сахалин меньше жалко, чем Григор'ича. Больше того, что я ему послал по воздуху, там не сядет.

— А что ты ему послал, майор вездесущий?

— Да «Илюшку» с десантом — сесть на брюхо и молиться, чтоб не взорвались. Еще вчера. Как мы с вами договаривались, товарищ командующий.

— Это ты не со мной договаривался, майор. Я за самолеты ответственности не несу, тем паче — гражданские. Это вы там с ВВС разбирайтесь. А Головко шутить не любит. Впрочем, ему тоже не до шуток. Слышали такое? У него горючки в обрез. Война идет, а горючее выбрано... Кем оно выбрано? Ладно. Московских Ханов после войны расстреливать будем, если нас самих не порешат за самодеятельность в международном масштабе. Что там у тебя с Курилами?

— Может, Григоричу пригласить туда ООН или НАТО какое? Больно место хорошее. Центр АТР, - озабоченно ответил Первый. Он шутил, значится, был вполне в ладу с собой и прочими планами. - Ну, а как ваша челночная дипломатия, господин вице-адмирал?

— Мне бы челнок и другую вселенную, — в сердцах отозвался вице-адмирал. — Здесь японцы ядреную бомбу кинули в небушко, и теперь гадай их следующий шаг. Это называется «высотный взрыв электромагнитного заряда». Японцы все отрицают... Корейцы — тоже в тряпочку, вот Кирилл Андреевич прилетел из Сеула и молчит.

— Ну, я бы тоже отрицал. Корейцы совсем успокоились — не к ним непосредственно прилетело, значит — пронесет. А японцы там - рядышком совсем — тренируют свой Учебный флот. Смех на палке: тут воюют, тут тренируются, тут рыбу заворачивают по браконьерским углам. Ажно корейцы раздулись от предвидения. Мол, на страже мы! Видел я этих стражей! Но хоть оружие предлагают. Сбывают, то есть. На тебе, Боже, что нам негоже...Вертолеты у них, прямо скажем... Но своих-то мы не сделали: каких мог взять — таких поставят, — Кирилл умолк. — Корея сгорит в этом котле. Еще и мы опалимся, — грустно добавил он.

4—7 сентября. Северная оконечность острова Сахалин

— В общем, «пришел Наполеон к Москве сожженной», — объяснял Гном, закончив со своими «лодками», расчетами и прочей магией. Он был доволен Охинской операцией, правда, называл ее на совещании отвлекающей. Уже после войны Гном узнал, что, в довершение ко всему японскому горю, второй временный японский КАМаз расстрелял издалека первый — то ли по недомыслию, то ли что-то там напутали, в общем, поэтому воссоединение десантов не случилось, и, хотя войск в районе было больше, чем все русское население сахалинских северов, бродили враги, зачастую безрадостно и безрезультатно. Туман рассеялся к 7-му числу, в этот день их и выбили с территории, причем задумчивые американцы с героической платформы участвовали в войне вместе с нами, и никто из пятерых янки серьезно при зачистке территории от самураев не пострадал. Японцы, привыкшие к каким-то литературно компьютерным боям, так и не приспособились к русскому партизанскому стилю — «укуси и беги» и, наконец, устали. Охинцы, потерявшие город и половину жителей, всех остальных сразу объявили героями, в том числе в «лучшие люди» попал и «Владленовский» десант с северо-запада, наспех собранный в Приамурье, — как писали в Интернете.

— Ничего себе наспех, — возмутился Гном. — Продуманная тонкая операция. Из Хабаровска все время вопили, что «кто-то пойдет под суд за несанкционированное», но неотвратимо наступало пятое число, четвертый день войны, и Россия просыпалась...

— И «он сказал, держись браток, и я держался», — это говорил Первый в шифровальной, где Маша зашивалась смертельно без Гнома, но все равно кокетничала с бывшим шефом. Гном на сутки отправился командовать вместе с «сушей»: закончил свои «лодки» и на радость адмиралу Веревке четвертого сентября в ночь улетел в Хабаровск. Там он добрался до сухопутного штаба, где у него нашлись дружки, «крыша» и кофе. Он нарушал субординацию и правила полетов. Первый лишь спустя сутки узнал, что Гном с Владленом спелись по своей «Нуль-Т» связи и высаживали десанты на полуострове Шмидта транспортами, взятыми в Николаевске под честное слово, тут же нарушенное, «но уже было поздно». Что там, в Николаевском порту, делали два экраноплана, было совершенно непонятно. «У моста должны быть - как есть под трибунал!» — орал командующий. Но напрасно. Оказывается, Владлен еще два дня назад на «Сесне» вылетел в Николаевск и оттуда руководил погрузкой людей и техники... Никогда прежде он не ходил на эк- ранопланах. Мечтал. Сбылось.

«Атмосфера накалилась, — подумал Игорь, — раз группа распалась по своим задачам, не успевая координировать, просто доверяя, что все остальные впишут нужное в тот же контекст». На Игоре лежала экономика этой войны, и она буксовала, но ехала. Первый с Кириллом вообще удалились в международные таинства. Игорь чувствовал себя племенным быком, на которого вся надежда. А он уже очень устал.

Выжившие на охинской платформе американе транслировали свои интервью всему миру, несмотря на дипломатические ноты и протесты, харисменты и дивертисменты испугавшихся европейцев. Потому что война не кончалась, а они в Европе все еще решали, что же будет правильнее, а Америка не вмешивалась, и конец света витал черным бакланом над Боденским озером, и в европейских церквях как- то жалостливо звонили колокола, словно давая понять, что благородный Старый свет своею гуманистической, но согбенной позою не держит бразды влияния, и из старческой руки они выпадут уже сейчас. А кто подхватит — то неизвестно местному оракулу. Японского ига никто особенно в Европе не ожидал, но непонятное и непредвиденное вдвойне страшно, и средневековое мракобесие исподволь подсвечивало бюргерам чужим солнцем. Какими бы ни были хозяева суперпостиндустриальными, но вассалами оказаться — лучше смерть, - считал гордый Швейцарец, немец и, что уж совсем странно, поляк. И чтобы не бояться, надо воевать: раздолбать, наконец, Россию, ведь всегда все выигрывали именно от ее разгрома. Это была совсем уж странная логика статей и памфлетов ведущих политических обозревателей Европы. Но когда тебе страшно, логика убегает первая, за ней справедливость, а следом летит все наносные «христианские чувства».

Политики по старинке собрались в Генуе. К концу четвертого дня войны Москва приняла, наконец, серьезные решения и к вечеру объявила войну Японии. Поговаривали, что американский посол диктовал, умолял. Убеждал и угрожал «не делать этого». Ох, уж эти русские...

В стране на всех каналах прозвучало: «И летели наземь самураи под напором стали и огня». Страна заинтересованно засмотрела на войну как на первенство мира по футболу. В этот день японцы проиграли по культурным кодам, потому что коды истории страны неисправимых дураков и недостроенных дорог оказались сильнее.

Но «огня и стали», как всегда, не хватало русским. Японцы поднакопили американской военной начинки. Корабли наши помогали суше плохо, а на суше были жалкие крохи необходимых для средней войны войск. И не всегда геройских, видит Бог. Это была не новость для матушки истории и не крах для тетеньки России, Так вечно случалось. Но, написав на своем знамени «только черная година