Всего этого не случилось. Потому что человек предполагает, что у него есть средства, а олигарх ему их дает.

Первый был пьян. Мертвецки. Он проснулся, когда самолет уже дернулся от удара шасси о землю Сахалина. Стю-

ардесса укоризненно забрала у него хитро подвернутый под ноги плед. «Наверное, будила, чтоб пристегнулся», — подумал Первый.

2006 год, ноябрь

Московские чиновники говорили ему, что связности, необходимой для элементарного отпора кому-либо, здесь, на Сахалинской земле, нет и быть не может. Того же мнения придерживались надутые методологи, которых Первый чтил за «науку побеждать» и не слишком судил за обожествление старых формул, схем и таблиц. Старые они или новые, а работали на совесть. Их сделал «красный директор» от философии, у которого не было времени ошибаться. Щедровиц- кого-старшего Первый уважал, а младшего прочил в юности вместе со Вторым в Президенты страны. Но на то она и юность, чтоб мечтать...

Второй умер, а у Первого началась зрелость, работа и структура. Методология схематизировала, а Господь располагал. Так, на грани порядка и хаоса, Первый выполнял, потихоньку, свой долг. И если удовлетворение своего любопытства за государственный счет раньше считалось прерогативой науки, то теперь все это действо плавно перешло в разведку. И его Японский отдел был молод и бодр. Сергей Николаевич хорошо знал Сахалин, хотя не воевал там в «бумажных войнах». За роман коллеги и поругали, и похвалили, Первый тогда свалил весь романтизм на Второго и остался на высоте. По временам юности он грустил. Спасали сына от его больных ног, Маринка была всегда и есть, еще будет дочка, и остается работа. Из трех пунктов стругацков- ского счастья у него были все три, но в разное время. «Умер друг у меня, вот какая беда, я не думал, не верил, не ждал никогда, что без друга придется мне жить. На квартиру пойду к нему, там его нет. Есть и улица, дом и подъезд...» Ради Второго нужно отстоять этот дурацкий Сахалин, потому что «нестерпимо родная чужая земля». В Токио он читал много русских стихов времен войны: так складывалось, да и язык не забыть лучшего способа он не видел.

В Токио со времен гибели Второго он был четыре раза пролетом и без толку. А на Сахалине теперь приходилось бывать раз в году, и год от года страна поднималась, а дальние земли в силу аккреционного баланса отставали. Плодороднейшая долина Александрова-Сахалинского - Углегорска стояла в руинах, и только ретивый Чубайс по-хозяйски брался строить там угольную станцию. И не поспоришь, людей-то нет. Пустая природа всегда будет принесена в жертву технологиям. Посетуют бабушки об утере красот, порадуются внуки рабочим местам, и утрясется баланс. Все на Сахалинской земле текло медленно. И Первый, уже с прошлого года озабоченный японской войной, чуя ее нутром разведчика, понимал, что с такими делами и такими людьми успеть ничего нельзя. То есть на «День-М» работал вариант «тех, кто западнее этой линии, еще можно спасти, а тех, кто восточнее — уже нельзя».

Мы уходим (2)

2006 год, ноябрь

Что-то случилось там, в России, с этим русским рыжим. Сейчас Миса нарушит субординацию чувств и поднимет по кодам события последней недели в Санкт-Петербурге.

У русских был принципиально иной подход к информации. Они — старьевщики, собирают все подряд. И нужное, и лишнее. Тащат наугад и развивают до небес. Теряют время, создают невероятное в тусовках во имя Ничего. Это злило, потому что Миса не умела «во имя Ничего», а шеф просил именно этого. Программисты, усмехаясь, умели, а она была боевиком-аналитиком, прямым, как палка с разовыми розовыми озарениями, такими же неудобными, как месячные. Она чувствовала себя подкормкой для мертвой рыбины, висящей в глубине небес без лица, но при мундире. «Я видел озеро, стоящее отвесно с разрезанною рыбой в колесе», — писал русский поэт, безумец. Не испросить ли отпуска, махнуть в Россию, посмотреть Питерские музеи и замусоренную зелень пригородов старых русских резиденций? Нужно ехать. Шеф поощрял такие отпуска — для работы они были часто полезнее, чем оперативки с погружением.

Куда опять полез этот ненормальный Рыжий? Или они его плохо напугали? Неужели он не понимает, что оставлен маячком, поплавком, показывающим, куда плывет стайка рыбок? А плывет она прямиком в небо, и это Мисе не нравилось. Нужно ехать в Россию. Успеть между сеансами. Или закрыть к черту этот «горный дневник» и остаться ... Стоп! Такой крамолы с ней еще не случалось. Миса стремительно поднялась в офис наверх, кивнула охране и нажала вызов Доктора.

— Трусиха, — сказал он. — Кого ты больше боишься, детей или русских? У тебя кожа превращается в броню, ты скоро пахнуть начнешь от страха. Почему-то я не встречал среди наших маленьких убийц никаких «боюсь» и «сомневаюсь». Творчество, девочка, не дружит с опасностями. Саморегуляция у тебя сломалась. А твой астральный друг приносит нам меньше пользы, чем тебе вреда. Ищи третье, пока я тебя расслабил. Между «польза» и «вред» лежит нечто иное. Отвыкли думать, вот телом и расплачиваетесь. Солдаты хреновы. Ни один медитировать не умеет, даже горы утилизировали для сеансов связи с демонами. Поубивают вас детишки, и правильно сделают, — добродушно юр- чал Доктор. Ему было все можно. Он пережил свободу, одиночество, прожевал бессмысленность существования и выплюнул смерть. Его тело излучало постоянное тепло, а руки вылепляли из твоего тела всемогущее божество, и оно так себя ощущало мгновением, перед тем как снова запихнуть в себя личность ограниченную и вместе с ней — сирую и трепетную душу, которой так надоело сидеть в тюрьме. Миса блаженно улыбалась. Все любили Доктора.

— Совещание в десять. Успеешь отдохнуть, — Доктор выплыл из комнаты, в два раза меньшей, чем в перюм офисе Осаки, но все же достаточной, чтобы создать ощущение пространства, заполненного ее привычками. Время тянулось, как перед Началом.

Потом было совещание и назавтра она вылетала в Россию. Приходил Ата, рассеянноласкал ее, у него, похоже, случились неприятности, Миса посоветовала Доктора. Ата улыбнулся, обнял ее и уснул. Самолет улетал в 11.00 из Токио.

CtftuX flt+etMbM* Елшл Пе+имгм**

Выслушав о ее полномочиях, Юка, вице-консул по культуре, прикрыла рот рукой и произнесла тихо, что-то вроде европейского: «Да, мэм!»

В первый день у Мисы и Юки была встреча с молодежью в Фонтанном доме. Собрались переводчики, знатоки и любители анимэ, какой-то обрусевший японец в военной форме на английском языке бойко трактовал «Токийскую инсталляцию», которая шла по ТВ последнюю неделю.

— Они что, смотрят наши передачи? Нет, офицер, они крадут наши передачи и тем самым пропагандируют нашу культуру. Мы смотрим на это сквозь пальцы, — улыбаясь тому, какая она умная и толерантная, произнесла Юка заученную фразу, — это записано в наших внутренних целях, офицер.

Миса отвернулась, — воистину, чем дальше о Японии, тем глупее.

В зал набилось достаточно совсем молодых русских, подростков, они шумели, мешали вести лекцию, подмигивали статусным японкам и поднимали плакаты, смысла которых Миса не понимала, хотя знала письменный русский. Это были какие-то местные намеки на местные впечатления, чего достаточно в русских текстах, поэтому их нельзя понять без обширных комментариев. Докладчик закончил и осклабился. Вопросы они задавали глупые: про смерть, жизнь, инопланетян и сказки. «Какая им разница, откуда берут свои сюжеты специалисты отдела Аут?» Миса отвечала четко и односложно. Юка, с удовольствием коверкая русские слова, составляла длинные фразы из цитат русских мастеров XIX века. Гуманитарий. Вызубрила.

Вокруг в беспорядке были развешаны картинки: выставка какая-то. Им пришлось приколоть свои плакаты и папирусы-раскладушки с иероглифами поверх изображений самоваров всех сортов и мастей. Смотрелось это внедрение Японии в русский самоварный быт чрезвычайно дико, точно так же, как сидящая тетенька у стены на высоком стуле — с седой головой, орлиным профилем и поджатыми губами — никак не соответствовала разодетой в стиле «манго» молодежи. Конечно, были вопросы про школы, учителей, дубинки, выстрелы. Миса почувствовала неприязнь к этим питерским молодым, которые, скорее, найдут понимание в