Засветилась волшебная зелень малахита. Сквозь медово-багряный селенит пробился свет только что взошедшей луны. Огненными искрами брызнула по горным скатам киноварь. Расцвели яшмы, прорезанные серебристыми кварцевыми жилами, — причудливые, многоцветные. Тут и там поднялись мраморные утесы — розовые, зеленоватые, серо-облачные. На горной площадке заблестели пириты, как небрежно брошенные золотые самородки, и золотыми блестками закипел красный кварц авантюрин. Распушились хлопья каменной кудели — асбеста, повисли на скалах мхом ягелем. Богатства, богатства стремились вверх — от темных кусков железной руды к хрустальному яблоку, добытому в песках Потеряйки.

Коллекция мерцала отблесками и красками, и выемка-пещера в средней горе тоже стала наполняться светом. Из темноты понемногу выступили самоцветы — каждый со своим огнем, каждый со своей душой. Свет лампочек, скрытых в горе, наполнял прозрачные клетки кристаллов, и самоцветы то разгорались, выбрасывая рубиновые, зеленые, фиолетовые лучи, то словно удалялись, уходили в глубь горы, увлекая за собой сердца в малахитовые гроты, в хрустальные погреба Хозяйки Медной горы.

В пещере возникло что-то неясное, странное и стало разгораться, приобретая все более четкие очертания.

— Каменный цветок, каменный цветок! — заговорили ребята.

Расцвел в пещере каменный цветок, окруженный хороводом пляшущих каменных ящериц, раскинул зубчатые рубиновые лепестки; зароились в его чашечке солнечно-желтые тычинки, и всколыхнула сердца дерзкая мечта: проникнуть в недра гор, сорвать заветный цветок и поднять его высоко-высоко над Уралом. Глаза ребят, мечтательные, задумчивые, блестели на лицах, едва освещенных огнями «Уральского хребта».

— Насмотрелись? — шутливо спросил Николай Павлович.

— Нет-нет, дайте еще! — стали просить ребята.

— Товарищи, программа сбора большая, — напомнил Ростик Крылов. — Во втором отделении мы еще раз откроем коллекцию.

Он подал знак Пане и Гене; старосты неохотно закрыли коллекцию чехлом, а ребята заняли свои места.

— Нет, Пань, все-таки наш краеведческий кружок самый боевой! — уверенно сказал Вадик. — «Умелые руки» тоже молодцы, только мы в сто раз лучше. Надо спросить Ваньку Еремеева: может быть, нужно ему платочек послать слезки вытереть? — И Вадик, положив блокнот на колено, принялся составлять записочку старосте кружка «Умелые руки».

В зале снова стало тихо.

Перед ребятами, возле костра, сидел Григорий Васильевич Пестов, знатный стахановец горы Железной, и вглядывался в их лица.

Разные тут были мальчата. Каждый был особым и в то же время близким, своим… Почти в каждом Григорий Васильевич подмечал черты сходства с теми людьми, с которыми он боролся за честь и славу горы Железной. У Гены, как у его дяди, машиниста-экскаваторщика Фелистеева, под внешней мягкостью чувствуется душа-кремешок — неуступчивая, упрямая. Ишь, как разрумянился паренек! Рад, что коллекция всем понравилась, и все же старается не выдать своего торжества… Ростик Крылов весь в отца — дородного и солидного паровозного машиниста, отличного работника… Федунька Полукрюков, как две капли воды, похож на Степана: растет великан, силач, а сколько доброты в его большеротом и большелобом лице!.. Невольно подмигнул Григорий Васильевич краснощекому пареньку с растрепавшимся хохолком — егоза и выдумщик этот Вадик, беспокойное существо, а разве инженер Колмогоров-старший к покою приспособлен?.. Рядом с Вадиком сидит смуглый, темнобровый и синеглазый малец, счастливо улыбается и просит ответной улыбки у своего батьки. Получай, Панька, заслужил! Сколько трудов положил на коллекцию…

Задумался Григорий Васильевич: «Дети, дети! Рукастые, упрямые, дружные… На Железной горе родились, ее соками вскормлены — ее силу, гордость переймете…»

И он нашел первые слова своей речи:

— Смотрю на ваши затеи, ребята, и думаю: «Игрой начинается, делом кончается». Вы — наша смена, вы для коммунизма и при самом коммунизме поработаете на Железной горе… Горняки ведь вы или кто?

— Горняки, горняки! — ответили ему радостные голоса.

— Значит, поговорим! — сказал Григорий Васильевич. — На куске железной руды вся промышленность стоит, народный план держится. Сегодня начинаем мы предоктябрьскую сталинскую вахту мира. Для чего? Чтобы дать больше руды, сделать нашу страну еще сильнее и мир укрепить. — Григорий Васильевич обвел взглядом лица ребят и продолжал медленно, как бы слово за словом проверяя, все ли ясно, понятно. — Сейчас у нас на руднике таксе положение: из каждых четырех рабочих — трое стахановцев. Умелые это люди, работают они всё лучше — вот почему гора Железная перевыполняет задания государства и пятилетку кончит досрочно. Разве давала когда-нибудь гора Железная столько руды, сколько мы сейчас отгружаем? Никогда! А нам этого все мало да мало… Смотрю я на ковш моей машины и думаю: «Раньше брал он три кубометра, теперь берет четыре, а все ж таки он не больше наперстка». Ведь мы, ребята, строим коммунизм, а для коммунизма нужно всего добывать много. Как же мне ковш большим сделать? Вот задача!

Эта задача живо заинтересовала слушателей Григория Васильевича.

— Нужно ковши в пять кубометров поставить, — посоветовал кто-то из ребят.

— Ух, пять кубометров! — не согласился Вадик. — А четырнадцать не хочешь, как на шагающем экскаваторе? Вот это ковшик!

— Чудак, как ты шагающий экскаватор в карьер загонишь? Скажи?

— «Как, как»! Его в самом карьере можно смонтировать…

Наклонив голову, слушал Григорий Васильевич этот спор, улыбался.

— Техника у нас становится все лучше, — сказал он, когда спор затих. — Да я не о технике говорю, я о другом… Если правильно рассудить, так трехкубовый ковш можно очень большим сделать. А как? По слову Сталина, по его мудрому совету: научился ты хорошо работать, хочешь ты сделать для коммунизма больше, так не успокаивайся — у людей учись и своих соседей учи. Поднялся ты высоко, так своего товарища ниже себя не считай — подтягивай до своего уровня и вместе с ним дальше иди… Ведь свой это человек, родной, и желание у него такое же, как у тебя, — скорее коммунизм построить. Помнить это надо, не забывать… — Григорий Васильевич призадумался и проговорил еще медленнее, будто размышлял вслух: — По паспорту я Пестов, Григорий… А мой сменщик — Полукрюков, Степан. Два разных человека. Так? Стал я Степана учить. Способности у человека есть, грамотность хорошая и главное — желание у него просто орлиное. И вот нет ему удержу: растет на глазах, два раза меня уже опередил. Тут бы мне обидеться на моего ученика, что ли? А обиды нет и никак быть не может, потому что живем мы одним сердцем, одним желанием — стараемся для народной пользы. Разве только Степан мои показатели перекрыл, а сам я тут ни при чем? Нет, в голове у Степана мой урок, в руках у него моя хватка, в сердце мое желание, чтобы показатели на руднике все время повышались — у меня, у него, у всех… Степан — ученик хороший, к моему опыту он свое добавляет, и я у него уже кое-что перенять должен. Так и будем мы друг другу ковши наращивать. А мои товарищи, старые машинисты, молодежи второго карьера помогают и сами свои показатели улучшают. Выработка по всему руднику сейчас увеличивается. Значит, все ковши в карьерах становятся больше… Да разве только о ковшах речь! В механической мастерской молоты всё быстрее детали отковывают, станки всё быстрее стружку снимают, по-скоростному… Растем, растем в своей дружбе, ребятушки дорогие, всем фронтам растем, в каждом деле добываем такие «ковши», какие нужны для коммунизма, — большие, советские! Это наш Сталинский путь, дорогие товарищи пионеры, и с него мы не свернем. По этому правильному пути дружно придем мы к нашей победе — к коммунизму!

С силой, с гордой уверенностью произнес Григорий Васильевич последние слова; встал, поклонился ребятам и коротко закончил:

— Начинаем сегодня сталинскую вахту, товарищи молодые горняки! Мы, старики, на этой вахте досрочно выполним послевоенную сталинскую пятилетку нашего рудника и дальше пойдем. А вы, ленинские пионеры, помогайте отцам, матерям чем можете, чтобы нам было легче, веселее работать. Надеемся на вас твердо!