– С состоянием лошадей? – переспросил я.

– Ну да. Здешние лошади тети Нериссы выступают не сказать чтоб блестяще. Точнее, хуже некуда.

Он снова весело улыбнулся:

– На вашем месте я не стал бы ставить на номер восьмой в четвертой скачке, если хотите умереть богатым.

– Спасибо, – сказал я. – Она мне говорила, что они показывают не очень хорошие результаты.

– Ну еще бы! Честно говоря, они не пришли бы первыми, даже если бы вы дали им десять минут форы и стреножили всех соперников.

– А вы, случайно, не знаете, в чем причина?

– Понятия не имею! – Данило пожал плечами. – Гревилл просто сам не свой из-за этого. Говорит, с ним такого отродясь не бывало.

– А это не может быть вирус какой-нибудь? – предположил я.

– Не может. Иначе бы все прочие лошади тоже заболели, не только тети Нериссы. Мы это уже сто раз обсуждали, понимаете? Гревилл только руками разводит.

– Я хотел бы с ним встретиться, – заметил я как бы между прочим.

– Ага. То есть да, конечно. Только, слушайте, чего мы тут стоим на ветру? Давайте куда-нибудь прогуляемся и выпьем по кружечке пивка или чего-нибудь такого. Сейчас у Гревилла скачка, но потом он с удовольствием с нами встретится.

– Ладно, – согласился я, и мы пошли пить пиво. Данило был прав: дул холодный южный ветер, а до весны было еще далеко.

Данило было на вид лет двадцать. Ярко-голубые глаза, светло-русые ресницы, безупречные калифорнийские зубы. У него был вид мальчишки, которого еще не затронули тяготы жизни; необязательно испорченного, но привыкшего получать от жизни слишком много.

Данило сказал, что учится в университете Беркли, изучает политологию, и ему остался год до выпуска.

– На следующее лето покончу с учебой…

– А что вы собираетесь делать потом? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

Голубые глаза задорно блеснули.

– А, не знаю! Наверно, надо найти себе какое-нибудь занятие, но пока как-то ничего не придумывается…

«Ну да, – подумал я, – что-нибудь да подвернется… Хотя золотым мальчикам вроде Данило обычно подворачивается что-нибудь приличное».

Мы вместе посмотрели следующую скачку. Лошадь Гревилла пришла третьей, проиграв совсем немного.

– Вот зараза! – вздохнул Данило. – Еще бы чуть-чуть…

– Много проиграли? – сочувственно спросил я.

– Да нет, вроде не очень. Всего несколько рандов.

Курс ранда был без чего-то два за фунт стерлингов или чуть больше одного за доллар. Так что вряд ли Данило разорится.

Мы спустились с трибун и пошли к загону, где расседлывают лошадей.

– Знаете что? – сказал Данило. – Вы совсем не такой, каким я вас представлял.

– То есть? – улыбнулся я.

– Ну, понимаете… Я думал, что такой знаменитый актер, можно сказать звезда, будет, как бы это сказать, представительнее, что ли…

– В жизни звезды экрана выглядят достаточно тускло.

Данило посмотрел на меня с подозрением. Но я вовсе не шутил. Я говорил серьезно. Сам Данило бросался в глаза куда сильнее меня. Конечно, я был на пару дюймов повыше и на пару дюймов пошире в плечах, но тут дело не в росте.

Человек, обхаживавший лошадь, которая пришла третьей, тщательно осматривавший ей ноги и оглаживавший круп, был высокий, кряжистый, с недовольным выражением на лице.

– Да, это и есть Гревилл, – кивнул Данило, проследив направление моего взгляда.

Тренер бросил несколько слов женщине, про которую Данило сказал, что это владелица лошади. Насколько я мог разобрать с расстояния двадцати футов, тон тренера был резким и отнюдь не примирительным. Я знал, что, если тренер желает сохранить душевное здоровье, ему следует обрасти толстой шкурой: постоянно извиняться и оправдываться перед владельцами, чьи лошади проигрывают, невозможно. Надо дать людям понять, что лошадь может быть прекрасно ухожена и натренирована и все же найдется другая, которая окажется более резвой. Но Гревилл Аркнольд держался просто-таки по-хамски.

Вскоре лошадей увели, и толпа начала редеть. Аркнольд, поджав губы и упрямо вскинув голову, слушал то, что говорила ему владелица. Со стороны казалось, что женщина извиняется. Наконец она замолчала. Аркнольд не сказал в ответ ничего утешительного. Женщина пожала плечами, медленно развернулась и побрела прочь.

Аркнольд поднял глаза – и взгляд его упал на Данило. Он вопросительно вскинул брови. Данило чуть заметно кивнул в мою сторону – и Аркнольд переключил внимание на меня.

Медленно оценил. И только потом подошел.

Данило представил нас друг другу с таким видом, словно мы должны быть очень рады знакомству. Так сказать, взаимная привилегия.

Замечательно.

Гревилл Аркнольд мне не понравился – ни тогда, ни потом. Но со мной он был довольно любезен: улыбнулся, пожал руку, сказал, что приятно познакомиться и что миссис Кейвси прислала телеграмму, где говорилось, что я, возможно, приеду на скачки и чтобы он обо мне позаботился.

У него был характерный южноафриканский выговор. Потом я узнал, что он, как и многие южноафриканцы, одинаково хорошо владеет и английским, и африкаанс, и зулусским. Лицо Аркнольда казалось слепленным из грубых кусков мяса, а губы, наоборот, были очень тонкие. На подбородке и на шее виднелись шрамики от старых прыщей, под носом топорщились колючие рыжеватые усы. Он улыбался и говорил приветливо, но глаза у него оставались холодными.

– Ваша лошадь бежала совсем неплохо, – заметил я для поддержания разговора.

Недавний гнев тут же вспыхнул снова.

– Эта глупая баба настояла, чтобы конь выступал сегодня, хотя я хотел выставить его в субботу! В прошлую субботу у него была тяжелая скачка в Турффонтейне, ему нужно было отдохнуть еще дня три!

– Мне показалось, что она извинялась, – заметил я.

– Ja[2]. Извинялась, конечно. Да поздно. Раньше надо было думать. А жеребчик-то хороший. В субботу он бы выиграл. Глупо получилось. Вообще владельцам всегда следует делать то, что говорит тренер. Они ведь нам платят за то, что мы в лошадях разбираемся, разве не так? Вот и слушались бы специалистов!

Я неопределенно улыбнулся. Сам будучи владельцем лошади – хотя мой конь был всего лишь средненьким мерином-стиплером, – я не мог согласиться с ним насчет «всегда». Иногда, даже чаще всего. Но не всегда. Я знал по крайней мере одного победителя Большого национального, который вообще не вышел бы на старт, если бы владелец послушался тренера.

– Я вижу, в четвертой скачке участвует лошадь миссис Кейвси, – сказал я.

Решительное выражение лица сменилось хмурым.

– Ja, – сказал Аркнольд. – Наверно, она вам говорила, что ее лошади выступают не блестяще.

– Да, – кивнул я. – И что вы понятия не имеете почему.

Аркнольд покачал головой:

– Ничего не понимаю! Ухаживают за ними так же, как и за всеми прочими. Тот же корм, те же нагрузки, все то же самое. Они не больны. Я их несколько раз ветеринару показывал. Неприятно. Очень неприятно.

– Ну да, еще бы! – сочувственно кивнул я.

– А тесты на допинг! – воскликнул он. – Мы этих тестов, наверно, сотню сделали! И результат каждый раз был отрицательный.

– А как они выглядят? – поинтересовался я. – Я хочу спросить, можно ли ожидать от них хороших результатов, судя по внешнему виду?

– Сами увидите, – пожал плечами Аркнольд. – То есть я, конечно, не знаю, насколько вы разбираетесь в лошадях…

– Должно быть, неплохо, – вмешался Данило. – В конце концов, ни для кого не секрет, что его старик был конюхом.

– Вот как? – сказал Аркнольд. – Тогда вам, наверно, будет интересно посмотреть конюшни? Может, чего посоветуете насчет лошадей миссис Кейвси, кто знает.

Судя по его ироничному тону, он считал это невозможным. Одно из двух: либо он действительно не знает, что с лошадьми, либо знает, но абсолютно уверен, что я ни до чего не докопаюсь.

– Да, я бы с удовольствием побывал у вас на конюшне, – сказал я.

– Хорошо, побываете. Как насчет завтрашнего вечера? Приезжайте к вечернему обходу, в половине пятого.