– Да, ребята, быть беде: перед нашим носом заиграла полосатая рыба, а это дурной признак, – говорил хриплый бас.

– У вас, боцман, вечно дурные признаки! Только и знаете пугать всех, – насмешливо возражал звонкий молодой голос.

– Ты-то вот много смыслишь в океане и лучше меня все можешь объяснить. Молчал бы лучше, молокосос!

– Какой же я молокосос, когда мне уже стукнуло семнадцать лет? Потом, боцман, вы забываете, что я тоже сын моряка. Стало быть, море у меня должно в крови сидеть.

– Моряка! Наверное, твой отец дальше порта Вальдивии и носа не высовывал? Ничего, значит, кроме простой барки, не умел вести. Моряк тоже!

– Что вы хаете моего отца, когда совсем и не знали его? Это нехорошо с вашей стороны, боцман. Прежде всего он был такой же чилиец, как и вы.

– Может быть. Но я уже сорок лет хожу по океану, поэтому полагаю, что ему не равняться со мной.

– Но и мой отец родился в одно время с вами.

– Да ты что же это, Эмилио, опять начал зубоскалить надо мной? Или забыл, как тяжела у меня рука, а? Так я напомню!

– Очень уж вы сердиты, боцман! Слова вам нельзя сказать.

– Молчи, негодный мальчишка!

– Смотрите, не ошибитесь, называя меня так.

– Говорят тебе, каналья, молчать!

– Перестаньте браниться, тогда и я замолчу.

Эта ссора между старым боцманом Ретоном и юнгой Эмилио могла бы продолжаться еще долго, к великой потехе всего остального экипажа, если бы вдруг не была прервана появлением на палубе капитана судна.

Капитан «Андалузии» представлял собой прекрасный тип чилийца с примесью испанской крови. Бронзовое лицо его выражало неукротимую энергию прежних воинов высоких Анд, а черные бархатистые глаза горели еще юношеским огнем, несмотря на то что ему уже стукнуло пятьдесят лет. Он был высокого роста, широкоплечий, крепкий, мускулистый и сильный, поэтому его не без основания сравнивали с быком-пуной, грозой его родных гор. В черной бороде, обрамлявшей его красивое лицо и придававшей ему сходство с одним прославленным разбойником, еще не серебрилось ни одного белого волоска, между тем как густые волосы на голове были уже сильно подернуты сединой.

– Опять у вас тут баталия с Эмилио? – обратился он к боцману.

– А вы, дон Хосе, не велите этому мальчишке вечно противоречить мне, тогда и баталий между нами не будет, – ответил Ретон.

– В чем дело?

– Да вот я говорю, что полосатая рыба заиграла на поверхности, а это предвещает дурное.

– Полосатая рыба?! – с видимым испугом перебил капитан, бросаясь к борту.

– В том-то и дело, капитан. Извольте сами посмотреть. Целыми дюжинами прыгает перед нами.

– Гм! Да. Это плохо. Положим, на небе еще ни одного облачка, да и ветер умеренный. Но, разумеется, это может измениться в одну минуту. Мы вошли в область, где бури – самое заурядное явление. А до Новой Каледонии осталось еще около полутораста миль. Пожалуй, нам и не добраться благополучно.

Нахмурив лоб, капитан некоторое время молча смотрел на игру зловещих полосатых рыб, то и дело выскакивавших на поверхность моря и игравших вокруг великолепного парусника, который представляла собой «Андалузия».

Рыба эта, длиной от двух до трех метров, плосколобая, покрытая мелкой чешуей, с удлиненным носом и открытой пастью, отчасти походит на огромную лягушку. Она массами водится в водах Тихого океана и охотно ловится обитателями Новой Каледонии, несмотря на ее неприятный вкус. Зато она берет количеством мяса: нередко попадаются экземпляры весом в сто пятьдесят килограммов. Обыкновенно полосатая рыба скрывается на большой глубине, но когда надвигается ураган, она выходит на поверхность, точно для предупреждения моряков об угрожающей опасности, а может статься, и в ожидании добычи.

– Что, капитан Ульоа, ошибся я? – спросил боцман.

– Нет, Ретон, ты не ошибся. Да я тебя никогда и не подозревал в таких ошибках, – ответил дон Хосе. – Что же нам теперь делать? Одну минуту я остановился было на мысли забраться в рифы, идущие параллельно берегу, и переждать там бурю. Но появилось опасение, что это будет еще рискованнее: в открытом море есть еще надежда уцелеть, а среди острых камней «Андалузию» может превратить в щепки. Поэтому лучше будем продолжать путь в Балабиосскую бухту. «Андалузия» уже не с одной бурей справлялась, надеюсь, выдержит и на этот раз.

– И по-моему так, дон Хосе. Примем меры и, Бог даст, уцелеем. Ага, вот и туча уж подымается!.. Ну, пора приниматься за дело, э, уж и голос подает!

Действительно, на горизонте, до этой минуты совершенно чистом и ясном, стала появляться темная туча, а по парусам пронесся зловещий свист.

Отступив от борта, старый боцман начал отдавать приказания команде, состоявшей из четырнадцати человек. В несколько минут корабль был приготовлен к предстоящей борьбе с ураганом. Ход его с семи узлов[1] сразу убавился наполовину.

«Андалузия» в описываемое нами время – середине шестидесятых годов прошлого столетия – считалась одним из лучших парусников в Чили, морской державе, успешно соперничавшей с соседним Перу. Это был прекрасный четырехмачтовик с оригинальной и очень практичной оснасткой. Построенный из крепкого калифорнийского дуба, этот изящный корабль за свое пятилетнее существование с честью выдержал несколько сильных ураганов не только в Великом океане, но даже в Индийском, еще более опасном. Теперь для «Андалузии» пробил час нового испытания, серьезнее предыдущих: она в первый раз заходила в область Новой Каледонии, где свирепость морских бурь достигает апогея. Сердца капитана Ульоа и боцмана Ретона сжимались недобрыми предчувствиями. Что же касается экипажа, состоявшего из молодых и не особенно еще опытных моряков, то, не подозревая страшной опасности, он был совершенно спокоен. Это только радовало капитана и боцмана, потому что иначе у матросов раньше времени могли бы опуститься руки.

– Вот эти порывы ветра с правой стороны у нас, чилийцев и южных островитян, называются вильивавис, и когда они задуют, мало надежды на благополучный исход, – говорил Ретон, с задумчивым видом глядя в морскую даль.

– А разве они так же страшны в этой части Тихого океана, как и под Кордильерами? – вдруг спросил чей-то звучный и приятный голос позади боцмана.

Старый моряк с живостью обернулся.

– А, это вы, дон Педро? И сеньорита с вами! – вскричал он, увидев перед собой красивого молодого человека лет двадцати пяти, в белой фланелевой одежде, и державшую его под руку хорошенькую девушку лет семнадцати. – Вышли посмотреть, что значит поднятая нашими молодцами беготня? Да, дон Педро, вильивавис свирепствуют и здесь не хуже, чем у нас. Ну, сеньорита, предстоящая нам под вой бури пляска едва ли понравится вашей особе, – неосторожно сострил старик, обращаясь к девушке.

– Мне и вообще здесь не очень нравится, – в тон ему ответила та.

– Ну, Бог даст, отпляшемся благополучно, а там недалеко и до цели нашего плавания, – продолжал боцман, стараясь загладить свою неосторожность.

Едва успел он проговорить последнее слово, как судно под пронзительный свист ветра высоко подбросило вверх и через борт хлынула огромная волна. Боцман, молодые люди и капитан, приблизившийся было к ним, едва не были сбиты с ног. Девушка помертвела от ужаса, и ее кавалер поспешил увести ее обратно в каюту.

– Ага, струсили! – насмешливо проговорил юнга Эмилио, строя обезьяньи гримасы вслед удалявшейся парочке. – Ну а мне так только весело при этой музыке. Эй вы, ветры, бури и ураганы, дуйте вовсю! Потешьте мою душеньку, играйте живее хорошую плясовую!

И он, напевая какую-то дикую песню, принялся плясать по мокрой и скользкой палубе.

Занятый своими заботами, капитан не обратил внимания на то, что он считал простой шалостью со стороны юнги, славившегося своими проказами; зато старый суровый боцман сразу осадил его и приставил к какому-то делу, чтобы «мальчишка не болтался зря по кораблю».