Так разглагольствовал старик далеко за полночь, по­ка не пропел петух. Наконец он устал и заснул. Пузырь со льдом навис ему на глаза, словно феска. Вейсман ушел, а Феликс, щадя Отилию, бодрствовал до рассвета. Наутро дядя Костаке выглядел совсем здоровым, только чувство­вал усталость и боль в ноге, когда наступал на нее. Вой­дя к старику, Стэникэ застал его восседающим с суровым видом на ночном горшке. Под мышкой он держал жестян­ку с деньгами, а в руке — ключи. Воздух в комнате был спертый, вся кровать испачкана горчицей. В столовой со­брался небольшой военный совет, на котором Олимпия и Аурика высказали мнение, что, поскольку старику стало лучше, всем нужно хотя бы на время вернуться домой. Аг­лае воспротивилась, согласившись, однако, чтобы каждый по очереди отлучался с поста. Она сходила домой пере­одеться и уже через полчаса вернулась, чтобы отпустить Тити, Аурику и Олимпию. Дом был оккупирован, поло­жение становилось совершенно невыносимым. Феликс со страхом думал: что же станет с Отилией, если так будет продолжаться? Когда у старика попросили денег на до­машние расходы, он отказал, заявив, чти есть он не хочет, хватит ему и чашки молока, «если останется от других». Феликс сам дал деньги Марине, умоляя не говорить об этом Отилии. Он был уверен, что иначе девушка ни к чему не прикоснется. Аглае тщательным образом обследовала весь дом, не обойдя так же и комнат Отилии и Феликса. А Стэникэ втихомолку обшаривал и выстукивал стены и мебель в поисках тайника, остерегаясь даже Олимпии. Как-то раз она открыла дверь в гостиную, где находился Стэ­никэ. Он набросился на нее:

—Что ты ходишь за мной по пятам? Столько всяких волнений, ни минуты покоя, с мыслями не дадут собраться!

Но когда она вошла и прикрыла за собой дверь, он шепотом подозвал ее, быстро огляделся, снял со стены миниатюру в рамке из слоновой кости, к которой уже дав­но присматривался, и сунул ее Олимпии за корсаж:

—Спрячь хорошенько, чтобы теща не увидела. Это — произведение искусства, оно должно остаться в семье.

Паскалопол приехал к обеду и застал всю компанию за столом. Даже Василиад на правах домашнего врача на­ходился тут же. Паскалопол осведомился у старика, что тот собирался сказать ему или поручить, и Костаке, на этот раз уже во всеуслышание, заявил, что пока ничего сделать не может, потому что в доме хозяйничают посто­ронние, но скоро он встанет и наведет порядок. Через несколько дней он «сообщит» ему нечто важное, касаю­щееся «его девочки». На третий день, когда «оккупан­ты» проснулись, они увидели, что дядюшка Костаке раз­гуливает по двору, заложив руки за спину, и осматривает груды кирпича. Он так зло посмотрел на всех и выгля­дел таким здоровым, что они поняли, насколько смешно было бы теперь держать его под арестом. Тити, Аурика и Олимпия ушли, а Аглае обратилась к брату с вопросом:

—Как ты себя чувствуешь, Костаке? Остаться мне здесь, чтобы помочь тебе? Как-никак нужен уход, а эта Марина ничего не понимает.

Дядя Костаке сухо ответил:

—Я ни в чем не нуждаюсь. За домом есть кому при­смотреть!

Разочарованный Стэникэ изобразил восторг:

—Браво, дядюшка Костаке, ура! Да вы сами всех док­торов схороните. Что они смыслят! Это они убили моего ангелочка! Как это так — вы и вдруг больны! Просто пере­утомились, маленький солнечный удар. Чего бы я не дал, чтобы иметь ваше здоровье!

На следующий день дядя Костаке выгнал всех из дому и даже Феликса с Отилией попросил уйти до вечера. Отилия ушла спокойная, она радовалась, что «папа» вы­здоровел. Она немного проводила Феликса, потом они рас­стались. Феликс был уверен, что она направилась к Паскалополу.

Старик закрыл все двери и окна, опустил шторы, и, так же как в прошлый раз, в столовой послышались удары мо­лотка. Стэникэ уже не нужно было подсматривать в окно, потому что он находился в доме. Когда Феликс ушел, он успел спрятаться в его комнате, прежде чем Костаке запер все двери. В одних носках спустился он по лестнице и стал подглядывать в столовую через замочную скважину. Правда, ничего особенного он там не увидел, но по ха­рактеру звуков мог сделать некоторые выводы.

Старик забыл отпереть черный ход, и Стэникэ снова пришлось укрыться в комнате Феликса. Он улегся на его постель, а когда явился юноша, сказал, что пришел всего лишь час назад, чтобы спросить его кое о чем, и заснул. Феликс, не увидев тут ничего подозрительного, не счел нужным сообщать об этом дяде Костаке. Да тот все равно ничего бы не заподозрил, просто решил бы, что отпер дверь черного хода раньше. Стэникэ на этот раз был очень скрытен, и даже Олимпии, которая до новой передислокации стала лагерем в родительском доме, он ни словом не обмолвился о том, что видел. Дядюшка Костаке, одетый и завернутый в одеяло, все время сидел теперь в столовой, превратив диван в постель. Рядом с ним лежали коробка с табаком, жестянка с деньгами и ключи. Двери во всех комнатах он запер, а если ему что-нибудь бывало нужно, посылал только Отилию или Феликса, им он доверял. С Аглае он помирился, но посматривал на нее подозритель­но, так как она по нескольку раз на день являлась в дом под предлогом заботы о брате и отдавала всякие распоря­жения по хозяйству. Остальные родичи по наущению Аг­лае тоже забегали время от времени. Что касается Стэ­никэ, то он почти постоянно торчал в комнатах, частенько вместе с Василиадом, и если даже казалось, что его нет, он все равно слонялся где-нибудь поблизости. Как-то раз Отилия застала его на кухне, где он распивал кофе. Он заявил, что только Марина умеет сохранять настоящий аромат кофе, у тещи оно противное. Паскалопол был так­тичен и приезжал редко. Он договорился с дядей Костаке, что тот известит, когда будет нуждаться в его помощи. Не желая возбуждать у Аглае подозрения, будто преследует здесь какую-то цель, он держался с некоторой церемонной холодностью по отношению к Отилии, которая оставалась печальной, но неизменно спокойной. Для Феликса это было неопровержимым доказательством того, что она встречается с Паскалополом. В конце концов Отилия, видя что Феликс ходит мрачный, сама заговорила с ним:

—Феликс, я заметила, что ты меня в чем-то подозре­ваешь. Это так глупо! Я очень боюсь за папу, мне трудно привыкнуть к мысли, что я его потеряю. Как бы незави­сима я ни была, я все-таки девушка и нуждаюсь в покрови­тельстве. Папа меня ничему не научил, в делах я ничего не понимаю. Твое положение совсем другое, и в твоей пре­данности я не сомневаюсь ни на минуту. Но у тебя самого нет жизненного опыта, мы оба нуждаемся в более взрос­лом друге, таком, как Паскалопол. Он вовсе ни в чем не заинтересован, наоборот, ему неприятны всякие кривотол­ки о нем, но его все уважают, даже тетя Аглае считается с ним. Ты не знаешь, что они за люди (Отилия указала на дом Аглае) и почему я боюсь их. Мне-то все равно: буду давать уроки музыки, может быть, ты возьмешь меня замуж (Феликс одобрительно кивнул, но Отилия продол­жала говорить все так же сурово, словно не придавала ни­какого значения своим словам), но мне жаль папу. Если папа тяжело заболеет и будет прикован к постели, знаешь, что они могут сделать? Растащат все вещи из дома, оста­вят одни голые стены. Ты сам, своими глазами видел, как все расселись за столом, не обращая на нас никакого внима­ния. Они еще стеснялись, потому что не знали, как все обер­нется, но с радостью выгнали бы на улицу и тебя и меня. Ты должен набраться терпения, чтобы отстоять свои пра­ва. Даже со своей родной матерью Аглае не церемонилась. Та долгое время болела, ее разбил паралич. Видя, что она не умирает, они вытащили из дому все вещи и оставили ее одну. У папы была еще младшая сестра, которая овдовела. Она тоже была наполовину парализована, видно, у них это наследственное. Так как у нее не было никакого имущест­ва, ее поместили в больницу, где она и умерла чуть ли не от голода. Врачи, узнав, что у нее есть богатые брат и се­стра, заставили ее просить у них помощи. Наняли извоз­чика, довезли ее до дома Аглае и высадили. Увидев это, Аглае велела всем в доме попрятаться, а сама так и не вы­шла на улицу, несмотря на крики сестры. Извозчик сжа­лился над больной и, проклиная всех, отвез ее обратно в больницу. Чтобы опять не повторилась такая история, они составили письмо, как будто от каких-то знакомых, узнав­ших об этом случае от соседей, в котором сообщали, что ни одного близкого родственника у нее не осталось, но что они из сострадания будут время от времени посылать ей еду. И знаешь, что они делали? Отвозили сверток кому-то в Китила, тот передавал его какому-то железнодорожнику, а железнодорожник — извозчику, у которого кто-то рабо­тал в больнице, так что там никак не могли узнать, отку­да и от кого приходит этот пакет. Вот какие они люди, дорогой мой. Поэтому, если я и обращаюсь к старшему, опытному другу, я делаю это больше в интересах папы и твоих, чем в своих. А теперь я попрошу тебя сейчас же отправиться к Паскалополу и попросить его прийти после обеда. Его зовет папа, у них уже был уговор.