—Целую ручку, тетушка, — громко проговорил Стэ­никэ, чмокая руку старухи, — желаю всего наилучшего, чтобы тебе пережить и похоронить всех нас.

—Нет уж, избави боже! А что это так пахнет све­жим хлебом? Словно бы печь открыли.

—Ну чем же еще может пахнуть? — смеясь, произ­нес Стэникэ.—Я принес тебе традиционные баранки. Что может принести такой бедняк, как я, опустившийся до ба­ранок! А вот и орехи.

Старуха обрадовалась, взяла баранки и принялась их грызть.

—А ну посмотрим, кто тут еще есть? — продолжал Стэникэ, поднимая голову.

На старинной высокой и широкой кровати без спинок, наподобие деревенских постелей, заваленной валиками и подушками, сидели, тесно прижавшись друг к другу, пять девушек разного возраста, от пятнадцати до двадцати лет. По их нарядным, даже роскошным платьям и по цветущим лицам было видно, что они ведут беззаботную жизнь. Это были внучки Агриппины, дочери ее детей, людей очень бо­гатых, нанимавших для своих чад гувернанток. Но они не стыдились являться к Агриппине. Впрочем, родители даже обязывали их хотя бы раз в год наносить ей визит. Девушки пересмеивались и грызли горох, перемешанный с орехами, доставая его из какого-то сосуда, похожего на тяжелый медный кубок.

—Как поживаешь, Лили? Как дела, Лючия? Что по­делываешь, Лика? — фамильярно заговорил самодоволь­ный Стэникэ, помахивая им рукой.

—Хорошо, дядюшка, что-то ты к нам не заходишь.

—Некогда, дорогая, — нахмурился Стэникэ, — жизнь моя сейчас проходит свою решающую стадию. Или — или…

—Ты все время переживаешь решающие стадии. Таков уж ты есть, говорун. С той поры как женился, пропа­даешь неведомо где у своей тещи. Приходи, Костика устроит тебя на фабрику.

—В моем возрасте, дорогая, мне не пристало быть слугой! Может быть, бог даст, произойдет наконец ре­шающее событие.

Все это Стэникэ говорил моложавой, но уже полнеющей даме, одетой в дорогое платье, что, впрочем, нисколько не смущало нашего адвоката. Дама же, наоборот, умолкла чтобы не расстраивать его. Было ясно, что Стэникэ пользовался уважением среди родственников. Запах гороха перебивал сильный аромат духов.

—От кого это так пахнет духами? От тебя? — обратился он к богатой даме, доводившейся ему двоюродной сестрой. — Чем ты душишься?

—Посмотри! — и дама вынула из сумочки флакон напоминавший по форме кристалл.

—А ну, дай-ка сюда! — приказал Стэникэ и, взял флакон, вылил все духи на себя.

—Стэникэ! — завизжала дама. — Ты с ума сошел! Ими только чуть-чуть душатся.

Но Стэникэ захотелось хоть раз подушиться вволю дорогими духами.

—Что ты волнуешься, — иронически проговорил он, — ведь вы деньги на ветер бросаете. Когда мне повезет я в шампанском буду купаться. Дай мне немножко денег, а то последние ресурсы я истратил на баранки тетке Агриппине.

Довольная Агриппина слушала этот разговор и грызла баранки.

—Сколько тебе дать, Стэникэ? — спросила кузина.

—Да что ты мне можешь дать? Это я так сказал. Как будто у тебя есть деньги! Твой муж держит тебя в ежо­вых рукавицах. Дай я посмотрю в сумочке.

Взяв сумочку, Стэникэ заглянул в нее, с восхищением покачал головой, вынул несколько монет, которые сунул себе в карман, и вернул сумочку двоюродной сестре, заявив:

—А ведь правду сказала — есть деньги!

На стуле возле выходившего во двор окна, проем ко­торого обнаруживал необыкновенную толщину стен, сидел прекрасно одетый господин с жемчужной булавкой в гал­стуке. Он был несколько старше Стэникэ и чем-то напо­минал Паскалопола, хотя ему и недоставало утонченности последнего. Это был владелец мельницы, миллионер и се­натор. Стэникэ, увидав его, помахал рукой и весьма раз­вязно спросил:

—Как делишки, Тоадер?

Тот, к кому было адресовано это обращение, не рас­сердился и ответил очень просто:

—Ничего, Стэникэ. А у тебя как?

Стэникэ махнул рукой, давая понять, что дела его плохи, и принялся рассматривать остальных гостей, нахо­дившихся в комнате, приветствуя всех жестами, но не удостаивая словом.

—Послушай, тетушка Агриппина, — заговорил Стэ­никэ, оглядывая комнату, — ты до сих пор не можешь освободиться от своего хлама?

Разрисованная большими темно-зелеными облупивши­мися цветами, огромная комната казалась пустой. На окне стояло несколько горшков с фуксиями, подвязанными к лесенкам, сделанным из лучинок. Большая часть восточ­ной стены была заполнена иконами всех размеров, перед которыми на проволоке, прикрепленной к потолку, были подвешены три большие церковные лампады. На стене над кроватью висели две огромные рамы, в которые было за­ключено множество фотографий-«визиток» коричневатого цвета, снятых в большинстве случаев у Вабера и Герстла. Выстроившись ровными рядами, словно на параде, здесь были представлены все члены обширного рода. Стэникэ, наклонившись над постелью, и опираясь руками на плечи девушек, стал внимательно рассматривать фотографии, пока не нашел того, что искал.

—Посмотри, Лили, — сказал он, — вот это я!

Он указал на фотографию застенчивого подростка, опрятного, с прилизанными, разделенными на косой про­бор волосами, в коротких, чуть ниже колен, штанишках и сюртуке, как у взрослого мужчины.

—Дядя, а ты был миленький, — сказала девушка.

—Хе-хе! — напыжился Стэникэ. — Кое-что я все-таки собой представлял.

Стену напротив окна сверху донизу занимали полки, на какие обычно укладывают хлеб в булочных. Если бы они не были прикрыты старыми лоскутами кашемира тяжелыми вышивками, можно было подумать, что только что перенесли прямо из лавки. Полки были застав лены чашками, стаканами и разной кухонной утварью, которой давность и материал придавали вид если не пред­метов роскоши, то по крайней мере музейных экспонатов. Действительно, кастрюли казались огромными медными котлами, а их конические крышки были похожи на щиты. Бесконечные медные подносы, вложенные один в другой кувшины, кружки, причудливые ступки — все это, медное и латунное, превращало полку в музейную витрину. Ту же стопками стояли тарелки с тонким черным рисунком тушью, напоминавшим литографию. На одних были изоб­ражены летящие фазаны и бабочки, сидевшие на листьях розы. На фабричной марке этой серии значилось: «Азиатский фазан». На нескольких десертных тарелках, прекрасных, словно кружевных, было нарисовано озеро, по которому плыла ладья, украшенная орнаментом в стиле рококо. Несколько английских матросов в костюмах 1820 года гребли длинными, как на галере, веслами и, кроме того, толкали ладью шестом на манер венецианцев. На ладье возвышалась китайская беседка. Вместо кувши­нок по озеру плавали розы. Ладья направлялась к фон­тану в стиле рококо, возле которого сидел хмурый Неп­тун, увенчанный короной и похожий на карточного короля. В глубине виднелась лужайка на английский манер и замок. Статуя, изображавшая какого-то человека в ре­динготе, простирала руку в сторону лужайки. Венециан­ский мостик вел от лужайки на островок, где стояла цер­ковь, выдержанная в готическом англиканском стиле. Эта серия тарелок называлась «Пейзаж с фонтаном». Не­сколько слов на арабском языке, написанных под рисун­ком, Стэникэ так и не мог расшифровать. Были там и другие тарелки, более новые и грубые, но такие же не­обычные. На них вместо роз были изображены пестики зеленоватых цветов лавра. По лагуне плыло некое подо­бие гондолы, в которой сидели матросы с рыболовными снастями в руках, смахивавшие на краснокожих. Лагуну окружали огромные снежные горы, быть может, это даже была не лагуна, а фиорд. Тяжелые тучи громоздились вокруг полной луны. А на острове огромная готическая церковь с русскими куполами вздымала вверх белые от лунного света витражи и черные стены среди необычайно пышной растительности, совсем не соответствующей тому холоду, каким веяло от пейзажа. Другие тарелки были так разукрашены яркой берлинской лазурью, что напо­минали огромные ирисы. Стоявшие на полках всевозмож­ные сосуды для питья были еще более причудливыми. Стэникэ разглядывал их, взвешивая на ладони.

—Посмотрите, как делались подобные вещи в ста­рину! — произнес он тем же тоном, что и в прошлом году при тех же обстоятельствах.