—А! Ты здесь?

Тити старался показать, что он обижен, и целыми часами не произносил ни слова. Но однажды, когда поздно ночью Ана вернулась домой в сопровождении Стэникэ, Тити, к ее удивлению, вспылил:

—Потаскуха! — грубо заорал он. — Мама мне гово­рила, да разве я и сам не вижу? Где ты шляешься дни и ночи напролет?

Однако никаких улик против Аны не было. На скандал явились братья, и капитан довольно нагло, развязным, вызывающим тоном стал упрекать Тити:

—Друг мой, вы должны следить за своими выражениями, понимаете? Здесь наши родители, люди старые, здесь денщики, которые все слышат. Я не допущу, чтобы вы ни с того ни с сего выдумывали какие-то нелепости и оскорбляли мою сестру. В конце концов, из-за чего весь сыр-бор загорелся? Она прогулялась в город с вашим свояком. Если вы больны и не переносите людей, то нельзя же заставлять и ее вести монашеский образ жизни!

Тити побелел и в порыве той внезапной ярости, кото­рая иногда охватывала и Симиона, стукнул кулаком по столу, крича с пеной у рта, как бесноватый:

—Не смейте меня оскорблять, ослы, а то я пожа­луюсь на вас маме!

Все спокойно смотрели на него, точно на припадочного. Тити показалось, что Ана презрительно оттопырила ниж­нюю губу. Братья вышли из комнаты, больше не противо­реча ему, и от этого хладнокровия Тити рассвирепел еще больше.

—Брось, — послышался голос лейтенанта, — разве не видишь, что он ненормальный?

—Да ну его в... — откровенно сказал капитан.

Тити быстро схватил шляпу, нервно, путаясь в рука­вах, натянул пальто и пулей вылетел из дома. Больше он не возвращался к своему семейному очагу. Аглае прика­зала ему развестись, Стэникэ придерживался того же мнения — «раз уж вы не ладите», — но клялся, что Ана и он вполне невинно развлекались и не заметили, как про­шло время. Услышав о разводе, Тити все же нахмурился. Он не хотел этого.

—Пусть она делает, что ей угодно, — бессмысленно твердил он, — меня это не касается. Я не знаю ее, и все тут. Пусть она сама разводится, не буду я ходить по судам.

—Да в этом, братец, и нет нужды, — разъяснял ему Стэникэ, — мы сами все устроим.

—Я на развод не подам.

Являлось ли это упрямство своего рода признанием, что он еще любит Ану? Возможно. Сохацкий пришел к Аглае и объяснил, что никто ничего не имел против Тити, просто они, как это иногда бывает, поссорились, но что положение, в каком оказалась их сестра, не может быть терпимо дальше, надо найти какой-то выход, и самым разумным явилось бы возвращение Тити. Тити коротко заявил Я туда не пойду. Кто хочет прийти, пусть прихо­дит сюда.

Аглае, чтобы не сердить его, тоже сказала:

—Домнул Сохацкий, я не могу позволить, чтобы мо­его сына оскорбляли. Пусть они с Аной живут здесь, место найдется.

Ана действительно пришла в дом Туля. При виде ее Тити вздрогнул от удовольствия, но нахмурился, пыта­ясь скрыть это. Возвращенный на родную почву, Тити целыми днями переписывал ноты, перерисовывал открытки или сидел не шевелясь. Аглае без всякого намерения за­деть Ану все же обижала ее своими вопросами: «Ты не умеешь стряпать? Весь день будешь в таком платье? У тебя всего одна ночная сорочка?»

Но и Аглае вынуждена была признать, что Тити не­выносим и что он с ослиным упрямством оспаривает са­мые законные желания Аны. Ана принесла пять билетов в театр, явно довольная тем, что она всех приглашает. Никто не отказался, кроме Тити.

—Не пойду я в театр. Я ведь не просил тебя брать билеты. Я хожу в театр, когда у меня есть настроение, а нет так, ни с того ни с сего. И кроме того, откуда я знаю, кто дал тебе деньги?

—Тити, ты мне действуешь на нервы! — рассердилась даже Аглае.

Тити ничего не ответил и, неизвестно, со злым умы­слом или нет, молчал до той самой минуты, когда уже пора было идти в театр. Думая, что он больше не возра­жает, все оделись. После обеда Тити исчез. Решили, что он одевается, и стали ждать его, но Тити все не появ­лялся. Наконец Аглае вошла к нему в комнату и увидела его в постели, под одеялом.

—Ради всего святого, что ты здесь делаешь? Ты не идешь в театр? Зачем же ты заставил меня одеваться?

—Я тебе сказал, что не пойду.

И Тити повернулся лицом к стене.

Возмущенная Аглае разделась и тоже осталась дома. На другой день Ана сбежала.

—Тити, надо кончать с этим, — настаивала Аглае. — Вы не ладите — и конец. Она легкомысленна, ты упрям, ничего тут не поделаешь. Разводитесь.

—Не разведусь, — упирался Тити.

Ану встречали на улице в сопровождении разных мужчин, и иногда доходили слухи, что она состоит в связи с таким-то или таким-то. Во всяком случае, вскоре стало достоверно известно, что Ана появляется об руку с неким крупным чиновником одного министерства, человеком немолодым и обладающим кое-каким состоянием. В при­сутствии Стэникэ чиновник подтвердил, что если Ана будет свободна, он женится на ней. Стэникэ уверял, что представляется случай разойтись без скандала, иначе Ана получит возможность злоупотреблять в своих инте­ресах именем Тити. Но Тити не желал развода. Очевидно, все-таки Ана нашла хорошую партию, потому что разру­била этот узел она сама. В один прекрасный день два ден­щика, не пожелав войти в дом, положили перед входной дверью огромный тюк, в котором Аглае к своей досаде обнаружила все вещи Тити, по большей части грязные. Было возвращено абсолютно все, так что Тити нашел там и пару рваных, выброшенных им на помойку ботинок и нож, который он когда-то сломал, слишком сильно надавив на него, — Ана прислала обе половинки. Наконец Тити получил извещение о том, что со стороны Аны возбуждено дело о разводе. Стэникэ насилу добился от Тити письмен­ного заявления о согласии на развод по несходству харак­теров, так как на этот раз Тити хотел судиться, утверждая что его здоровье расшатано, что он заболел из-за Аны. Все это было измышлениями Тити и доказывало, что от сильного душевного напряжения обострилась его скрытая врожденная ипохондрия.

IX

В марте Феликс еще более нетерпеливо, чем всегда, строил планы. Незадолго до рождества ему исполнилось двадцать лет. Итак, всего несколько месяцев — и он будет совершеннолетним. Он теперь стал смелее, больше верил в себя, но его мучило и унижало отсутствие денег. Ему хотелось купить весенний костюм, перчатки, иметь всегда деньги на мелкие расходы. Когда кто-нибудь из одно­курсников брал Феликса под руку и вел в кафе или в пивную, он чувствовал себя как на горячих угольях — в кармане у него не было ни гроша, а сознаться в этом он стыдился. Феликс завидовал Паскалополу, он желал бы тоже доставлять Отилии маленькие удовольствия. катать ее в экипаже. Дядя Костаке и не думал давать ему денег, но зато предлагал какие-то сомнительные сдел­ки. Однажды он пришел с целой коллекцией шприцев «Рекорд», вероятно, собственностью какого-нибудь неуплатившего за квартиру медика, и спросил Феликса, не расположен ли тот купить эти шприцы или, может быть, знает, кому их продать, — «некто» поручил ему это дело. Как-то раз, в воскресенье, Феликс_ собрался с приятелями в город, однако, сделав несколько шагов по улице, воро­тился домой. Стояла прекрасная погода, и ему стало жар­ко в пальто, но снять его и остаться в одном костюме было еще рано. Так как Костаке сидел дома один, Феликс, рас­храбрившись от огорчения, направился к нему и в серд­цах сказал, что он уже взрослый человек и, по его мне­нию, обладает достаточным доходом, чтобы не появляться в городе без гроша в кармане. У него нет одежды, книг, множества необходимых вещей, и ему нужны деньги. Имеет он наконец на это право или нет? Испуганный вы­ходкой Феликса, дядя Костаке слушал, пытаясь его ути­хомирить и с забавным видом придерживая за рукав, но не произнес ни одного ободряющего слова, не дал ника­ких объяснений. Наконец, опустив глаза, он хриплым голо­сом неожиданно предложил:

—Если тебе нужны деньги, то почему ты не возь­мешь взаймы у кого-нибудь, скажем, тысячу лей? Может быть, я достану у одного приятеля, только не говори никому.

Феликс был поражен этой суммой и на радостях не сообразил, что в устах дяди Костаке подобное предложе­ние звучало странно. На другой день старик явился в комнату Феликса, подал ему вексель и, сделав таинствен­ное лицо, сказал, что надо проставить в нем цифру — од­на тысяча лей и дату — 30 декабря 1910 года. Феликс хотел спросить его о цели этой подделки, но Костаке околдовал его звоном целой пригоршни монет. Графа, в ко­торой указывался срок платежа по векселю, осталась не­заполненной. После того как Феликс подписался, старик вручил ему двести пятьдесят лей. Изумленный юноша во­просительно смотрел на него.