—Я знал вашего отца, покойного Иосифа Сима,— сказал Паскалопол Феликсу. — Вы немного похожи на него. Как, по-вашему, домнишоара Отилия? — Отилия, вскочив со стула, вертела в руках блюда, представлявшие собой художественную ценность. — Он был глубоко по­рядочный человек, трудолюбивый и гордый. И он стал бы знаменитым врачом, если бы в силу обстоятельств не по­пал туда, где не имел достойного поля деятельности. Ваша бедная матушка всю жизнь хворала. Видите ли, домнул Феликс, мы вступаем в жизнь с большими замыслами, прилагаем все силы, чтобы претворить их в действитель­ность, и когда кажется, что мы почти у цели, — возникает непредвиденная помеха — наш долг перед близкими. И тогда остается только уступить дорогу другим и, если воз­можно, помочь им. Вот и я такой же неудачник, я не су­мел воплотить в жизнь свои артистические стремления, но я хочу, чтобы это удалось домнишоаре Отилии. Но где же она?

Отилия уже убежала в соседнюю комнату. Паскало­пол пошел за ней. Оттуда послышался их громкий смех, и в сопровождении помещика появилась Отилия с турец­кой шалью на плечах.

—Поверьте, она вам идет как нельзя лучше. Могу я осмелиться преподнести ее вам? — говорил Паскалопол, которого вовсе не рассердили эти шалости.

Отилия подозвала его к себе и что-то шепнула ему на ухо. Паскалопол с готовностью согласился. Феликс ощутил неловкость, словно они замышляли что-то против него.

Наконец Отилия решила, что пора возвращаться домой. Впрочем, расставались они ненадолго, потому что вечером Паскалопол собирался по своему обыкновению прийти к дяде Костаке.

—Скоро я уезжаю в имение, — стоя в дверях, сказал Паскалопол. — Я хотел бы, чтобы вы посетили его. И домнул Феликс мог бы приехать с вами.

—Ах, как я рада! — и Отилия в восторге захлопала в ладоши.

Феликсу почудилось, что, подойдя к помещику, она коснулась губами его щеки. Чтобы не мешать этим про­явлениям чувств, юноша быстро спустился по лестнице.

—В Паскалополе много шика, — призналась Отилия угрюмому Феликсу, когда лошади ровной рысью везли их домой. — И как он, бедняга, одинок!

На другой день Отилия, сидя на своей софе, поджав по-турецки ноги, говорила Феликсу, с рук которого она перемотала уже половину пасмы шелка.

—По-моему, тебе не очень нравится Паскалопол. Отчего это?

—Я ничего против него не имею. Но...

—Но?

—Не совершаешь ли ты ошибку, ведя себя так фа­мильярно с пожилым человеком. Он может истолковать это иначе.

Отилия добродушно рассмеялась.

—Ты начал выражаться совсем как Аурика. Паска­лопол — светский человек, и он мне нравится. Он такой добрый!

—Может быть, он любит тебя?

—Может быть! А разве это тебя касается? Ты что, не хотел бы, чтобы у меня был такой муж, как Паска­лопол?

Феликс, насупившись, молчал.

—Феликс, ты большой дурак, — сочувственно ска­зала Отилия, — смотри, ты спутаешь мне нитки. Возможно, Паскалопол желает меня удочерить. В этом был бы шик, не правда ли? Отилия Паскалопол! Ах, как мне хотелось бы иметь коляску!

Вечером явился Паскалопол. Аурика, решив переме­нить свой объект, заявила, что она принесет собственноручно ею приготовленные пирожные. Отилия была весела, как никогда, она то стояла за спиной Паскалопола, что-то шепча ему на ухо, то, к крайнему неудовольствию Аглае и Аурики, присаживалась на его стул. Феликсу казалось, что, когда Отилия чуть наклонялась к Паскалополу, тот с нескрываемой радостью оборачивался к ней. Феликс незаметно ушел в свою комнату, не дождавшись пирожных Аурики.

Он лег на кровать одетый и, читая книгу, задремал при свете лампы. Поздно ночью его разбудил легкий стук.

—Ты не спишь? Это я, Отилия. Феликс бросился к двери.

—Почему ты ушел? — упрекнула его Отилия. — За­чем так вести себя? Пирожные Аурики были превосход­ны, они — единственное ее достоинство!

Отилия держала в руках тарелку с пирожными.

—Возьми, я и тебе принесла.

—И, просунув в полуоткрытую дверь тарелку, она бы­стро убежала к себе.

Однажды утром, стоя у витрины книжной лавки на проспекте Виктории, Феликс увидел на противополож­ной стороне улицы Отилию. Она торопливо шла по на­правлению к министерству финансов. Феликс сразу пред­положил, что Отилия идет к Паскалополу. Не в силах побороть искушение, он последовал за ней. Отилия мино­вала здание Атенеума, Белую церковь и перешла на ту сторону улицы, где был дом Паскалопола. Но она не остановилась и даже не взглянула на этот дом, а пройдя дальше, вошла в мастерскую модистки. Феликс, устыдив­шись, отказался от дальнейшего преследования и повер­нул обратно. А почти через час возле Национального театра чья-то тонкая рука проскользнула под его локоть. Он обернулся — рядом с ним стояла Отилия.

—Паскалопол сказал мне вчера вечером, что скоро пригласит нас в имение! Как же я туда поеду, если ты его терпеть не можешь? Неужели малейшая привязан­ность к человеку должна тотчас же вызывать подозрение? Какое мне дело до того, что скажут люди, которые видят Меня под руку с тобой? А между тем идти с тобой — опаснее, чем с Паскалополом, ведь его можно принять за моего отца. Паскалопол — человек большой души, и он был так добр ко мне Когда-нибудь я тебе все расскажу. Ну как, поедешь ты в деревню?

—Поеду, — ответил Феликс.

Вечером Феликс почувствовал, что ему необходимо поделиться с кем-нибудь своей вновь обретенной верой в Отилию, рассказать о зародившемся в его душе глубо­ком чувстве к девушке. Но исповедаться было некому, и он, взяв чистую тетрадь, написал: «Я должен всегда ува­жать Отилию и верить ей».

V

Как-то в начале августа, после обеда, Марина сооб­щила, что приехали Олимпия и Стэникэ. Отилия расска­зала Феликсу, в чем дело:

—Это старшая дочь тети Аглае, а Стэникз — ее муж. Муж — это только так говорится, они не венчаны. Чего же Олимпия хочет? — спросила она Марину.

—У них родился ребенок, и она думает еще раз по­пытаться — вдруг умилостивит старика.

—Вот увидишь, какой будет скандал! — обрадовалась Отилия. — Дядя Симион не соглашается дать за Олим­пией ни гроша в приданое, он ведь такой чудак. А Стэ­никэ увез ее из дома, но ни за что не желает венчаться. Хотела бы я, чтобы ты взглянул на Олимпию... Это по­трясающая пара!

—Мне сказала кукоана Аглае, что они придут сюда к вечеру, когда приедет домнул Паскалопол, — добавила Марина. — Она говорит, что, может быть, старик посты­дится его. А сейчас они спрятались в комнате у домнишоары Аурики и сидят там.

—Стоит ли впутывать в эти дела Паскалопола? — высказал свое мнение Феликс. — Он не рассердится?

—Что ты! Да ты не знаешь Паскалопола! У него не­истощимое терпение, и он очень любит, когда с ним сове­туются. Он любезен с тетей Аглае и со всеми, потому что хочет чувствовать себя здесь, как в родной семье. У него ведь никого нет.

Вечером шел дождь, все собрались в гостиной, Си­мион, сидя в полутьме, вышивал подушку. Внезапно рас­пахнулась дверь и вошла молодая пара. Аглае и Аурика обернулись, притворяясь удивленными.

—Олимпия! Ты? — сочувственно воскликнула Аглае, стараясь все же изобразить некоторую досаду.

Олимпия с бесстрастным видом подставила Аглае щеку для поцелуя, в то время как Стэникэ с подчеркну­тым почтеньем лобызал теще руку. Супруги поздоровались со всеми и издали приветствовали Симиона, кото­рый удовольствовался тем, что проворчал что-то, не под­нимая головы от пялец. Паскалопол церемонно склонился перед Олимпией:

—Целую ручки, доамна Рациу!— и поднес к губам кончики ее пальцев.

В Олимпии поражало сходство с Симионом и Тити, а раздвоенный, как у них, подбородок производил на жен­ском лице неприятное впечатление. Она была крупная, смуглая, с легким пушком на верхней губе и тесно срос­шимися над переносьем бровями, как у Тити. У пышу­щего здоровьем, хотя и не тучного Стэникэ было красное лицо, черная густая, кудрявая шевелюра и усы, похожие на мушиные крылышки. Под твердым высоким воротнич­ком Стэникэ развевался галстук «а ля лавальер», а не­обычайная ширина его светлого чесучового костюма, так же как и крошечная, едва прикрывавшая волосы, соло­менная шляпа-канотье, поразила Феликса. Стэникэ гово­рил плавно, округленными периодами, с актерскими, на­пыщенными жестами, а Олимпия — медленно, настави­тельно и весьма уверенно.