—Отложим на другой раз.
Феликс поднялся, чтобы уйти, и только тут вспомнил о романе Стендаля. Он отдал книгу Тити, спросив, читал ли тот ее. Тити отрицательно покачал головой, взял книгу так, словно это был дорогой альбом, осторожно перелистал ее, едва касаясь пальцами страниц и с особым вниманием разглядывая рисунки.
Прошло несколько дней. Феликс стеснялся идти в дом к Аглае без приглашения. Он несколько раз был в городе, разузнал об условиях поступления в университет, заглянул в антикварные лавки на набережной Дымбовицы. Первое время, по привычке, он спрашивал у дяди Костаке позволения уйти, пока наконец удивленный его просьбой старик не сказал, что он может уходить, когда ему вздумается, днем и ночью... даже ночью. И он с видом заговорщика подмигнул Феликсу, но тот его так и не понял.
Однажды, сидя за картами, Аглае снова обратилась к Феликсу:
—Молодой человек, вы, я вижу, что-то не приходите к нам помогать Тити. Можете приходить без приглашения. Тити немножко слабоволен, его надо понукать.
Феликс опять посетил Тити, принявшего его с обычной кротостью и добродушием, и, чтобы не открывать сразу цели своего визита, спросил, прочел ли он «Пармскую обитель». Тити вынул из ящика книгу, которую Феликс сначала не узнал, так как она была обернута в синюю бумагу. Множество аккуратных бумажных закладок, по-видимому, отмечали заинтересовавшие Тити места, но истинное их назначение обнаружилось тут же.
Мне очень понравились рисунки, и я некоторые скопировал, — сказал Тити.
И он показал пачку квадратных листков бумаги, на которых было воспроизведено.акварелью около двадцати иллюстраций.
—Но роман интересный, правда?
—У меня не было времени читать его, — хладнокровно ответил Тити, возвращая Феликсу книгу, — может быть, я возьму его в другой раз.
Феликс вспомнил ироническое замечание Отилии и понял, что она говорила так вовсе не со злости, а потому, что хорошо знала Тити. Тити принялся рассказывать всякие пустяки из повседневной школьной жизни и не проявлял никакого намерения заниматься, поэтому Феликсу пришлось наконец признаться, что Аглае просила его помочь ее сыну. Однако Тити позволил ему только продиктовать перевод коротенького отрывка. Занимались они недолго — Тити вдруг побледнел, встал, поднял правую руку вверх и запрокинул назад голову.
—У меня пошла кровь носом! — со страхом сказал он.
В самом деле, от его носа к верхней губе тянулась красная ниточка. Так как кровотечение не прекращалось и Тити сделал испуганное лицо, Феликс открыл дверь и вышел в зал. На шум прибежала Аглае и, узнав от Феликса, в чем дело, в волнении ворвалась в комнату.
—Опять у тебя идет кровь, милый, — заохала она. — Я сейчас принесу ваты.
Порывшись где-то, она явилась с большим куском ваты и, положив руку на лоб Тити, сунула ему в ноздрю тампон.
—Все это от переутомления, — брюзжала она. — Ну его к богу, это ученье, я не собираюсь делать из тебя философа. Кто слишком много читает, тот и рехнуться может.
Эти слова были сказаны очень язвительно и оскорбили Феликса: Ведь Аглае сама позвала его, а теперь взваливала на нею вину за переутомление Тити. С этого дня Феликс больше не ходил к ним, пока наконец Аглае снова не пригласила его:
—Домнул Феликс, позанимайтесь немножко с моим Тити, я вижу, у вас есть терпение.
Феликс стал часто бывать у Тити и привык к нему, но занимался с ним только тогда, когда тот сам просил об этом, что случалось довольно редко. Тити был милый, но несколько странный юноша. Он любил рассказывать Феликсу, что с ним произошло за день, что он наблюдал на улице, какие рисунки рассматривал. Когда он возвращался домой, Аглае расспрашивала его, что он видел на проспекте Виктории, и Тити послушно сообщал обо всем попавшемся ему на глаза. Но если Феликс пробовал поспорить с ним о чем-нибудь, Тити хмурился и упорно стоял на своем, а Аглае глядела на Феликса так враждебно, как будто он посягал на рассудок ее сына. Аглае и Аурика благоговейно внимали всему, что говорил Тити, а Симион смотрел на него с безмолвным одобрением.
—Тити, расскажи, как вы списывали на уроке истории, — предлагала Аглае.
И двадцатидвухлетний молодой человек, не без юмора описывая наивность преподавателя истории, начинал повесть о том, как несколько хитрых школьников, знавших странности учителя, написали дома сочинения на все темы, которые он мог им дать. Аглае от души смеялась, с материнской нежностью глядя на Тити.
Иногда Феликс звал Тити прогуляться, и на первой прогулке тот покорно следовал за своим спутником. Но в следующий раз Тити наотрез отказался бродить по городу, он предпочитал целый час Неподвижно просидеть на берегу озера в парке Чишмиджиу и слушать заигранный репертуар военного оркестра. Вернувшись домой, он докладывал своему семейству обо всем, что видел во время прогулки, называл произведения» которые играл оркестр, а если не знал их названия, то напевал мотив. Потом он всеми силами старался раздобыть ноты, чтобы переписать их в свой альбом. Но бывали дни, когда Тити упорно отвергал всякое предложение выйти из дома, заявляя, что ему это неинтересно. Тогда он сидел на скамье, оттачивая цветные карандаши и не произнося ни слова. Аглае нравились эти приступы апатии, она видела в них доказательство благоразумия Тити. Поэтому, когда Феликс звал его гулять и тот не соглашался, Аглае вспыхивала: {
—Зачем это мальчик пойдет шляться по улицам, точно лодырь какой-нибудь? Пусть сидит дома!
У Тити было еще одно чудачество. Иногда ему вдруг надоедал разговор или окружающие, и он говорил:
—Пойду покачаюсь!
И, прислонившись спиной к краю стола или к печи, он складывал руки, как для молитвы и начинал без остановки раскачиваться вправо и влево. Либо ложился лицом вверх на Диване или на кровати и, так же сложив руки, качался из стороны в сторону. Было ли это вызвано неутоленной тоской о детстве или еще слишком живым воспоминанием об этом детстве — Феликс не мог себе объяснить. Аглаей остальным поведение Тити казалось вполне нормальным, и Аглае, случалось, сама потакала сыну, говоря:
—Если тебе скучно, так иди покачайся!
Как-то раз, придя к Тити, Феликс увидел, что он с жалким лицом сидит на скамье, прижав руку к сердцу и сгорбившись в три погибели, как будто его терзала жгучая внутренняя боль. Обеспокоенные Аглае и Аурика были рядом и старались подбодрить Тити.
—Да ничего у тебя нет, дурачок ты этакий, с чего ты взял?
—Это вы так говорите, — ныл Тити, — а я знаю, что у меня больное сердце. У меня болит вот здесь.
—Где у тебя болит? Чепуха! — сказала тоном специалиста Аглае, кладя руку на то место, куда показывал Тити.
—И у папы больное сердце. У нас в роду у всех было больное сердце.
—Это он вбил тебе в голову глупости, — презрительно бросила Аглае. — Скажите пожалуйста, у него больное сердце! Целый день только и знает, что ест, бездельник этакий! Может быть, ты много читал — чтоб они сгорели, эти книги! — и у тебя закололо в груди?
Женщины натерли приунывшему Тити виски и грудь камфарным спиртом, и ипохондрик, понемногу позволив себя переубедить, снова стал разговорчив и прилежно взялся за свои занятия. В другой раз он с горькой улыбкой в отчаянии поведал всем то, что вычитал в случайно попавшей ему в руки книге по хиромантии: жить ему остается недолго, ибо линия жизни у него совсем короткая, а место, где бьется пульс, обведено только одним кольцом. Аглаей Аурика постарались убедить его, что хотя и у них все эти линии очерчены очень неясно, но тем не менее они благополучно живут. Вера Тити в хиромантию поколебалась, и душевное спокойствие его было восстановлено.
Если Тити был приветлив, но сдержан, то Аурика, наоборот, вела себя с Феликсом все более непринужденно. Каждый день после пяти «часов она облагалась в казавшийся ей эффектным наряд — белую блузку и черную широкую плиссированную юбку, — сильно пудрилась и, что в те времена считалось совсем неприличным, ярко румянила впалые щеки. Аурика выходила на проспект Виктории и, проделывая свой неизменный маршрут, быстро шла сначала по одной, потом по другой стороне улицы. Она ждала какого-нибудь приключения, но приключение почему-то запаздывало. Один-единственный раз ученик военного училища, введенный в заблуждение ее внешностью, шел за ней до самого дома. Аурика в сильнейшем смятении ворвалась во двор и объявила Аглае:
