– Проклятье! – с жаром воскликнул Пардальян. – Как проникновенно вы об этом говорите! Но почему же вы не помогаете вашей невесте в ее поисках?

– Жиральда немного диковата, она, как вам известно, цыганка, или, по крайней мере, была воспитана цыганами. Она необычно думает, необычно поступает и говорит только то, что хочет сказать... даже мне... Она, мне кажется, глубоко убеждена, что ее нынешнее занятие окажется успешным лишь в том случае, если ей никто не станет помогать. Что же касается ее исчезновения, то оно не особенно беспокоит меня – она уже не раз исчезала подобным образом. Я знаю, что она проверяет какой-нибудь след... Зачем же делаться ей помехой? Возможно, уже завтра она вернется, и я узнаю, что ее постигло еще одно разочарование... тогда я постараюсь ее утешить.

Пардальян вспомнил, что Эспиноза предложил ему убить Эль Тореро, и спросил себя – а не кроется ли в исчезновении цыганки какой-нибудь ловушки для сына дона Карлоса.

– Вполне ли вы уверены, – сказал он, – что Жиральда отлучилась по собственной воле и именно с той целью, которую вы назвали? Вы уверены, что с ней не случилось ничего неприятного?

– Жиральда сама меня предупредила. Ее отсутствие должно продлиться день или два. Но, – добавил Сезар, начиная беспокоиться, – что вы имеете в виду?

– Ничего, – ответил Пардальян, – раз ваша невеста сама предупредила вас... Однако если вдруг вы не встретитесь с ней завтра утром, послушайте моего совета: позовите меня, не теряя ни минуты, и мы вместе отправимся на ее поиски.

– Вы пугаете меня!

– Не волнуйтесь раньше времени, – произнес Пардальян со своим обычным хладнокровием, – подождем до завтра.

Внезапно он переменил тему:

– Правда ли, что вы примете участие в корриде?

– Да, сударь, – подтвердил дон Сезар, и в его глазах сверкнула темная молния.

– Не могли бы вы отказаться от нее?

– Это невозможно, – резко ответил Эль Тореро. И словно извиняясь, добавил голосом, который странно дрожал:

– Король оказал мне величайшую честь, приказав появиться на ней... Его Величество проявил даже чрезвычайную настойчивость и неоднократно присылал ко мне с напоминаниями, что непременно рассчитывает увидеть меня на арене... Так что, сами понимаете, уклониться мне никак не удастся.

– Ага! – протянул Пардальян (у него было свое на уме). – А разве приняты подобные напоминания?

– Нисколько не приняты, сударь... Тем более я ценю честь, оказанную мне Его Величеством, – сказал дон Сезар колко.

Пардальян коротко взглянул ему прямо в глаза, а затем посмотрел на Сервантеса – тот задумчиво покачал головой. Тогда шевалье через стол наклонился к Эль Тореро и едва слышно прошептал:

– Послушайте, вот уже несколько раз я замечаю в вас странное волнение, когда вы говорите о короле... Можете ли вы поклясться, что в вас нет дурного чувства против Его Величества Филиппа?

– Нет, – четко произнес дон Сезар, – я не могу дать такой клятвы... Я ненавижу этого человека! Я дал себе слово, что он умрет от моей руки... а вы видели, что я умею держать обещания.

Все это было произнесено чрезвычайно пылко, с жестокой решимостью и тоном, который не оставлял места для сомнений.

– Рок! – прошептал Сервантес, вздымая руки к небу. – Дед и внук желают смерти друг другу.

«Черт, – подумал Пардальян, – час от часу не легче!»

А вслух сказал:

– И вы говорите это мне, человеку, которого вы знаете всего-то несколько дней?.. Я восхищаюсь вашей доверчивостью, если она распространяется на всех... Однако если это так, я не дам и мараведи за вашу жизнь.

– Не думайте, что я способен рассказывать о своих делах первому встречному, – живо откликнулся Эль Тореро. – Я взрослел в атмосфере тайн и предательств. В том возрасте, когда дети растут беззаботными и счастливыми, я знал лишь несчастья и беды; мне пришлось жить в ганадериях, где выращивают быков, и в лесах, скрываясь, будто я преступник; моим спутником и учителем был человек, который отбирал быков для корриды; я считал его своим отцом; это был самый молчаливый и самый недоверчивый человек, какого я знал. Вот почему я научился молчать и никому не доверять. Никому, даже господину Сервантесу, моему испытанному другу, я не говорил то, что сейчас рассказал вам, хотя я и знаю вас всего несколько дней.

Пардальян напустил на себя изумленно-простодушный вид:

– Почему же именно мне?

– Откуда я знаю! – ответил дон Сезар с юношеской беспечностью. – Может, дело в честности, которая светится в вашем взоре? Или в доброте, которую я прочел на вашем лице, казалось бы, таком насмешливом? А может, дело в вашем великодушии или в вашей поразительной храбрости? У меня такое ощущение, будто я знаю вас всю свою жизнь. Моя душа тянется к вам, и я испытываю смешанное чувство доверия, уважения и привязанности – я никогда ни к кому не чувствовал ничего подобного. Наверное, это чувство сродни тому, что должно испытывать по отношению к своему старшему брату... Извините меня, сударь, я вам, наверное, наскучил, но я впервые настолько доверяю человеку, что могу говорить с ним по душам.

– Бедный маленький принц! – прошептал растроганный Пардальян, а Сервантес проникновенно сказал:

– Такие добрые, чистые и прямодушные существа, как вы, дон Сезар, – это чрезвычайно редкие, диковинные особи, затерявшиеся в огромном стаде двуногих зверей, именуемых людьми; стадо это, считая их чудовищами, беспощадно и беспрерывно травит и преследует их, стремясь во что бы то ни стало повергнуть на землю и разорвать на куски. К счастью, эти возможные жертвы человеческой кровожадности, направляемые таинственным, безошибочным инстинктом, с первого же взгляда распознают друг друга, так что зачастую самые слабые могут опереться на самых сильных. Вот почему вы почувствовали себя так легко рядом с господином де Пардальяном, вот почему прониклись к нему таким доверием, хотя едва знакомы с ним: вы признали в нем такого же чудака, как и вы сами, а поскольку господин де Пардальян является сильным человеком, способным бороться со спущенной с цепи сворой, то совершенно естественно, что вы, сами того не сознавая, движимые тем самым инстинктом, захотели опереться на его крепкое плечо.

– Сказанное вами, о поэт, – задумчиво произнес Пардальян, – кажется мне весьма справедливым. Вам следовало бы только добавить, что сами-то вы тоже принадлежите к этому весьма и весьма почтенному обществу чудаков... или чудовищ, предназначенных на съедение стаду диких зверей. Проклятье! Сие общество не столь многочисленно, чтобы вы могли позволить себе уменьшить его хоть на одного человека, имеющего куда больше достоинств, чем кажется ему самому. Что до вас, дон Сезар, то должен сказать вам: я тоже научился не доверять людям и на собственном горьком опыте познал, как мучительно жить, решительно все скрывая в тайниках своей души. Вот почему я прошу вас: говорите, дитя мое, раскройте перед нами свое сердце, и вам станет легче... не считая того, что мы, быть может, сможем прийти вам на помощь. Прежде всего: что вам известно о вашей семье?

– Ничего, сударь... вернее, очень мало. Я знаю только, что мой отец и мать умерли, и все склоняет меня к мысли, что они принадлежали к знатным семействам.

– Если это так, а это вполне возможно, – сказал Сервантес, – то не жалейте слишком о богатстве и знатности. Видите ли, несчастья закаляют характер вроде вашего или вроде характера шевалье. Если бы вы росли в какой-нибудь богатой, могущественной, знатной семье, вы бы, возможно, стали частью того стада диких зверей, о котором мы говорим. И тогда – кто знает? – вы могли бы сделаться заклятым врагом вашей родной семьи из-за титула, владений или драгоценностей и сражаться с ней из-за подобных пустяков. То, что кажется вам несчастьем, в сущности, является, наверное, большим счастьем.

– Возможно, сударь; признаюсь, я и сам не раз говорил себе то, что вы сейчас столь четко изложили. Но это не смягчает ни моих сожалений, ни моей боли.

– Как вы узнали о смерти ваших родителей? – спросил шевалье. – Как они умерли? Вы уверены, что вас не обманули – намеренно или невольно?