Центурион согнулся еще ниже.

– Сударыня, – совершенно искренне произнес он, – вы щедры, как истинная монархиня.

Мимолетная презрительная улыбка скривила губы Фаусты.

– Ступайте, мэтр, – сказала она коротко беспрекословно-властным тоном.

Центурион не шелохнулся.

– В чем дело? – произнесла Фауста, никак не выдавая своего нетерпения. – Говорите, мэтр Центурион.

– Сударыня, – ответил Центурион с явной радостью, – я имею удовольствие сообщить вам, что господин де Пардальян – в моих руках.

Все это время Фауста сидела за столом. Услышав эти слова, она медленно поднялась; ее горящий взор был устремлен на наемного убийцу, почти павшего ниц; она повторила, словно не в силах поверить своим ушам:

– Вы сказали, что Пардальян в ваших руках!.. Вы?..

Невозможно передать то недоверие и то августейшее величие, что слышались в тоне, каким были произнесены эти слова.

Однако Центурион подтвердил со скромной уверенностью в себе:

– Я уже имел честь сообщить это, сударыня. Фауста сделала два шага по направлению к дону Христофору, пристально глядя на него:

– Объяснитесь.

– Вот в чем дело, сударыня: в настоящее время господин де Пардальян сидит за столом в некоем трактире, где все двери охраняются моими людьми. Выходя отсюда, я возьму с собой десять славных весельчаков, на которых я могу положиться, как на самого себя, мы окружим вышеозначенный трактир и схватим этого молодца...

– Этого молодца?.. Кто это – «молодец»? – прервала его Фауста.

Как артистка чрезвычайно утонченная, она была разгневана и крайне шокирована этим ошеломляющим, из ряда вон выходящим фактом: Пардальян находится в руках у этой помеси шпиона с наемным убийцей!

Центурион, ошеломленный исступленным тоном ее восклицания, пролепетал:

– Но... Пардальян...

– Говорите: господин шевалье де Пардальян, – приказала Фауста.

– А-а-а! – протянул вконец ошарашенный Центурион. – Извольте... Мы арестуем господина шевалье де Пардальяна и приведем его к вам... если только вы не предпочитаете, чтобы мы отправили его непосредственно к праотцам... что, может быть, и целесообразнее, – добавил он, и в голосе его послышалась ненависть.

Фауста между тем размышляла.

«Я всегда была твердо уверена, что никакой гнусный наемник, никакой низкопробный убийца не сумеет схватить такого человека, как Пардальян, ибо это было бы противно естественному порядку вещей». Вслух же она сказала – без всякой насмешки:

– И это вы называете «схватить Пардальяна»?.. Да вас просто убьют – и вас самого, и десять ваших головорезов.

– Ого! – недоверчиво произнес Центурион. – Вы так полагаете, сударыня?

– Я в этом уверена, – холодно сказала Фауста.

– Ну, если дело только за этим... Я возьму с собой двадцать человек, тридцать, если нужно.

– И вы потерпите поражение... Вы не знаете шевалье де Пардальяна.

Центурион собирался протестовать, но она властным жестом повелела ему молчать, вернулась обратно к столу и опять нацарапала несколько строчек. Закончив, она обратилась к дону Христофору:

– Вот еще один чек на двадцать тысяч ливров... Он станет вашим, если только вы того захотите.

– Моим! – воскликнул ослепленный Центурион. – А что надо сделать?

– Сейчас скажу, – ответила Фауста.

Спокойным и размеренным голосом она дала инструкции внимательно слушающему убийце. Договорив, она сложила чек, спрятала его на груди вместе с подписанным чистым листом и сказала:

– Если вы добьетесь удачи, этот чек ваш.

– Будем считать, что он уже мой, – усмехнулся Центурион со зловещей улыбкой.

– В таком случае ступайте. Нельзя более терять ни минуты.

– Сударыня!.. – начал нерешительно Центурион в явном замешательстве.

– Ну что еще?

– Вы обещали мне, что молоденькую цыганочку не отдадут дону Альмарану.

– И что же?

– Я желал бы знать, по-прежнему ли это обещание остается в силе. Простите меня, сударыня, – продолжал Центурион со странным волнением, – я всего лишь бедный бакалавр, и всю мою жизнь у меня в кошельке гулял ветер... Иными словами, те пятьдесят тысяч ливров, которыми одарила меня ваша щедрость, являются для меня невероятным состоянием... И тем не менее, я с готовностью отдам его в обмен на уверенность, что Жиральда никогда не достанется этому зверю – Красной бороде.

– Значит, ты ее по-настоящему любишь? – спросила Фауста сдержанно.

Вместо ответа Центурион в немом восторге молитвенно сложил ладони.

– Успокойся, – медленно проговорила Фауста, – никогда не случится так, что эта девушка будет по моей воле отдана твоему родственнику. А теперь ступай.

Центурион поклонился едва не до земли и бросился вон, обезумев от радости.

Фауста долго сидела, задумавшись, мысленно перебирая последние детали плана, разработанного ею для беспощадного уничтожения шевалье де Пардальяна – этого живого препятствия, вечно возникающего у нее на пути.

Продумав все до мельчайших подробностей, она поднялась и, выйдя из кабинета, пошла по коридору; остановившись перед одной из дверей, она через невидимый глазок заглянула внутрь.

Молодая девушка, свернувшись клубочком в широком кресле, казалось тихонько дремала, склонив голову на плечо, в позе, исполненной грации и очарования.

Эта молодая девушка была Жиральда.

– Она спит, – прошептала Фауста. – Вскоре я с ней увижусь.

Она неслышно прикрыла глазок и продолжала свой путь. Дойдя до конца коридора, она открыла последнюю дверь по правую руку от себя и вошла.

Комната, где она очутилась, была расположена в бельэтаже и представляла собой нечто вроде будуара – очень скромного, освещенного одним окном, которое закрывалось старыми, довольно ветхими ставнями.

Фауста позвонила в колокольчик; тотчас же явился лакей, и она отдала ему приказания.

Он вынес находившиеся в комнате стулья и отодвинул к стене против окна всю остальную мебель; таким образом, когда он завершил свои труды, из мебели в комнате оставались лишь маленький столик, сундук и секретер, задвинутый в угол. Сесть можно было лишь на широкий диван (нечто вроде софы для отдыха), по которому были разбросаны шелковые и бархатные подушки. Диван теперь стоял прямо напротив окна, так что после этой странной перестановки половина комнаты была обставлена мебелью, другая же половина, та самая, где было расположено окно, оказалась совершенно пустой.

Теперь, когда все было устроено так, как Фауста задумала, она вышла из комнаты; перед ней шагал лакей, неся подсвечник с зажженными свечами.

Лакей, освещая путь Фаусте, добрался до некоей двери, открыл ее и оказался перед каменной лестницей, ведущей в подвал. Слуга, а за ним Фауста спустились вниз и после бесконечных поворотов остановились перед железной дверью. Лакей отворил ее и, поставив канделябр на пороге, отступил в сторону, в то время как Фауста вошла в длинное и очень узкое помещение с низким потолком, где не было видно никакого другого проема, кроме двери; помещение это своей формой весьма напоминало ванну необычных размеров, его стены и пол покрывали большие мраморные плиты.

В неверном свете свечей Фауста огляделась и признала, что здесь вовсе не мрачно. Она вынула свечу из канделябра, подняла ее высоко над головой и тщательно осмотрела также потолок. Затем, по-видимому удовлетворенная результатами этого осмотра, она вернула свечу на место, вышла на середину подземелья и, нащупав у себя на груди крохотную коробочку, вынула ее и взяла оттуда маленькую пастилку.

Теперь, держа пастилку в руке, она размышляла: «Это мне продал Магни. Магни – человек Эспинозы. Он уже однажды обманул меня, дав вместо яда то, что было простым сонным зельем. Так можно ли доверять этой пастилке?.. Что за важность, в конце концов, на сей раз я приняла все возможные меры... Я хотела бы избавить его от слишком медленной агонии, но у меня нет больше времени ставить опыты. Начнем...»

Она зажгла пастилку, легонько подула на нее, чтобы огонек разгорелся, и положила медленно таявшее снадобье на пол посреди подвала. От него стали подниматься к потолку тонкие завитки голубоватого душистого дыма.