Один раз я забыл, что магазин «Аврора» — «нечистое место», зашел туда вместе с группой моряков. Пока один примерял курточку из кожзаменителя, я разговорился с другим насчет литературы. «Красный» индус-хозяин подозрительно посмотрел на меня, погрозил пальцем и сказал:

— Э-э! Ты — не русский! Ты — аллеманский! Ты с толстый аллеманский борода приехал — он тебе денежка платил!

Сначала я его просто не понял. Потом сообразил, что «Аллемания» по-испански — «Германия», а «Толстый борода» соответственно — Борис Георгиевич.

— Да нет, — заверил я индуса, продвигаясь к выходу из этой гебистской лавчонки. — Я — русский.

— А если русский — купи куртенчик! Фирма — зае…ись!

Советские моряки обычно ходили по магазинчикам тройками.

На судне старались включить в каждую тройку одного коммуниста, чтобы присматривал. Как будто членство в КПСС что-то решало! Но моряков Черноморского пароходства часто собирали в группы по семь человек. С ними было труднее всего. Проще всего было с рыбаками— за ними и следили меньше, да и сами они были посмелее.

В «нашем» магазинчике, хозяин которого регулярно затаривался литературой и передавал ее морякам, мне посчастливилось услышать повое русское слово. Плееры с наушниками тогда только появились, и как сия машина называется по-русски, я не знал. Заходит морячок и интересуется:

— «Балдежнички» последней модели имеются?

Индус ему несколько плееров достал. Торгуются.

Действительно, «балдежник» — это по-русски!

Борис Георгиевич в своем деле был просто профессионал — с первого взгляда определял, к кому стоит подойти, а кто трусит. Вот идет по улице паренек-юнга, озирается по сторонам с опаской. Видно — в первый раз за границу попал. Миллер к нему деловито подходит, протягивает газету «Вахта» и говорит:

— На, пацан, возьми. Это — газета «Вахта». Спрячь, она — антисоветская!

— А? Что?

— Ничего, возьми, спрячь, потом почитаешь. Все, мне пора!

А парнишка продолжает удивленно крутить головой. Кто это?

Что за газета? Почему спрятать? Проехали.

Мне поначалу трудно было подойти к незнакомому человеку, заговорить и предложить антисоветскую литературу. Как в старом английском анекдоте: «Ну и что, что необитаемый остров? Вы забыли нас представить!»

Искупаться на Канарах мне удалось только два раза. Океан оказался на редкость соленым — на подсохнувшей на солнце коже сразу же образовывались пятна соли. Но Борис Георгиевич даже на пляже ухитрился вычислить группу советских. По походке. Это были не моряки — технари или ученые с одного из судов. Когда большая часть из них отправилась в море, он подошел к самому интеллигентному и спросил — не интересует ли его Солженицын?

— Солженицын?! — удивился тот. — Здесь, на острове? Откуда?!

Действительно, откуда на испанском острове книгам Солженицына взяться?

Миллер быстро сбегал в отель, принес пакет с книгами и передал счастливому заказчику.

Причал. Галдящая толпа моряков. В центре — толстый вальяжный боцман, уже солидно навеселе. Рядом стоит худенький юнга в кепке. И толстый Борис Миллер подходит к боцману, и по-деловому садится рядом, и что-то шепчет боцману на ухо. Потом он мне расскажет, что боцман туг же шепотом спросил: «Солженицын есть? Тогда оставь пакеты, я заберу. А сам — давай отсюда!» Борис Георгиевич оставляет на досках причала два пластиковых пакета с литературой и направляется ко мне налегке. Наблюдательный юнга поворачивается к боцману:

— Э, Федор Кузьмич, вы чужие пакетики взяли!

Тот берет его кепку за козырек и надвигает на глаза:

— Спокуха! Ты ничего не видел, пацан!

Ночь на Канарах падает мгновенно. Мы подошли по набережной к длиннющему пирсу, уходившему далеко в океан. На самом его конце светился маленький ларек. В нем мальчишка-испанец разливал нашим морякам спиртное, пересыпая свою речь матерками с испанским акцентом. Мы молча подошли к ларьку и заказали себе пиво. Вокруг галдела толпа моряков, обвешанных пакетами с джинсами, пластинками, электроприборами и прочим хламом. Они ждали катеров, которые развозили их отсюда по судам. Один из них молча смотрел в свою кружку с пивом. Видно, она у него была не первая. Он мрачно посмотрел на Бориса Георгиевича и спросил:

— Ты кто?

— Я? НТС, — просто ответил тот.

— A-а, знаю… Нам про вас помполит рассказывал. Вам демократию надо. А я — комсомолец. И мне уже ни хрррррена не надо! Литературу будешь предлагать?

— Буду.

— Правильно. Я люблю почитать. Антисоветчину. Но, с другой стороны, поймают — зае… ут!

— А ты не попадайся.

— Тоже верно. Давай, мы с тобой эту, как его, конспирацию соблюдать будем? Отойдем в сторонку, якобы — отлить, а ты мне там незаметно свои пакеты и передашь.

— Давай!

Я чуть не упал со смеху. В какую «сторонку»? Вокруг — толпа пьяных моряков и море. Они протиснулись на другую сторону ларька, чуть не свалившись в воду. Миллер всунул ему в руки два пакета с книгами и проводил до подошедшего катера. А моряк, покачиваясь на ногах, чуть не кричал на весь пирс:

— Поймают — зае…ут! Ой, поймают — зае…ут!

На следующий день мы его встретили на Виа Альбарреда:

— Ну как? Поймали?

— Обижаешь! Я все пронес.

В Лас-Пальмасе жил забавный пожилой чех. Как-то, прогуливаясь по набережной, он нашел экземпляр «Вахты». По-русски он понимал, прислал в редакцию письмо. Предложил сотрудничество, так как коммунистов очень не любил: он воевал в Западной чешской армии, в составе английской, потом на коммунистическую родину вернуться не смог. Вышел в отставку, купил себе квартиру на Канарах и тихо доживал свой век. Встречаться с моряками он боялся. Миллер показал ему, как делается «заброс». Они подошли ночью к советскому судну и забросили на него несколько небольших пакетов с книгами. В надежде, что утром кто-нибудь подберет.

Чех был горд:

— Я чувствую себя так, будто лично объявил войну Брежневу!

Потом мы ему посылали литературу по почте, и он забрасывал ее самостоятельно.

Через день чех пригласил нас домой. Замечательная жена-старушка. Замечательная квартира. Как говорил Абдулла в «Белом солнце пустыни», что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?

Но ему было нужно гораздо больше.

Кроме нас было трое моряков-поляков. С польского судна. Забавно.

Они с интересом смотрели на «белых» русских. И с настороженностью. С какой часто поляки смотрят на всех русских.

Они рассказывали о том, что творится в Польше после введения военного положения генерала Ярузельского.

— Я захожу в телефонную будку, набираю номер. А меня автомат сразу же предупреждает: «Разговор будет прослушиваться». И на конверте письма печать стоит: «Оцензуровано».

Честные они, эти сотрудники польской ГБ. Как она у них? СБ. «Служба беспеченьства». Хотя кто там будет все письма читать и телефонные разговоры прослушивать? Во всей Польше столько народу не найдешь. Пугалово одно. Но пугают. На некоторых действует.

Взаимоотношения с поляками на Канарах в то время были интересные. Одни — просто ненавидели всех русских. Другие — узнав о том, кто мы такие, с удовольствием брали антисоветскую литературу и распространяли ее среди советских моряков. Однажды иду я по Виа Альбарреда, мне навстречу — польский матрос.

— Русский?

— Русский.

— Тогда на — держи!

Сует мне в руки свежий номер «Посева» и убегает. Потом пришлось этот экземпляр снова пустить в распространение. И договариваться, чтобы мы подальше друг от друга работали, чтобы накладок не случалось.

У другого поляка я спросил, правда ли, что при Ярузельском на польских судах собираются вводить должность помполита?

— В Польше помполитов нет! А если попробуют ввести — мы зае…м всех помполитов!

Боевой народ.

Я шел по набережной. Наших моряков я уже научился узнавать по походке. Их было двое. Молодые ребята, порт приписки — Таллин. Сели в кафе, разговорились. Меня на этой операции звали «Сергей». К новому имени привык быстро. Но детали легенды с непривычки периодически менял. За что потом получил нагоняй во Франкфурте.