Вздрогнула и качнулась земля. Воздух разорвался и заполнился неимоверным грохотом. Комбат Михайлов, комиссар Кондратьев и я — мы жили на командном пункте — вскочили как оглашенные. Наступление или короткий артиллерийский налет? Но гадать не приходилось. Надо было организовать ответный огонь. Надо было давить вражеские батареи. Но давили они нас. С самых первых минут боя на приборной доске стали загораться красные сигнальные лампочки. Нам эти лампочки говорили о многом: о выходе из строя огневых точек. Особенно неладная обстановка складывалась на флангах. Принимаемые мною доклады из действующих дотов и дзотов не радовали: огонь немецкой артиллерии очень точен. Вот они, «недолеты-перелеты». Не вслепую били немцы, а по хорошо им известным, нанесенным на планшеты, пристрелянным целям.

Иметь полную ясность в обстановке, предпринять что-то, помочь молодым командирам в налаживании ответного огня, наконец, видом своим, спокойствием, словом подбодрить бойцов, да и командиров тоже — бой-то для всех был первым! — можно было только на месте. И командир батальона принимает решение: ему идти на правый фланг, комиссару — на левый, мне оставаться на КП.

Комбат и комиссар ушли.

Артиллерийская канонада гремела до 7.30 — два с половиной часа. В ходе нее я с тревогой и горечью поглядывал на приборную доску. Красные сигналы на ней прибавлялись и прибавлялись. Один за другим прекращали свое существование наши доты и дзоты, гибли артиллерийские и минометные батареи, стоящие на открытых огневых позициях. В душу заползала недобрая мысль: выстоит ли, выдержит ли наш УР?

В самом конце артподготовки, словно в завершение ее, двумя тяжелыми снарядами был разбит наш КП. Из строя вышли узел связи и пост наблюдения. Убиты два моих помощника, три связиста, два наблюдателя. Пять бойцов ранено. Невредимыми остались пятеро: я, врач, один наблюдатель, два связиста. Потери не только невосполнимые — страшные. Батальон остался без связи со штабом УРа, с предпольем, с соседними батальонами, со своими огневыми точками. Радио для дубляжа и на случай выхода из строя проводной связи у нас не было. А вот о связи «живой», через посыльных, заранее мы как-то не подумали. И в этом, видимо, была моя ошибка. Начальник штаба обязан был предусмотреть! Не предусмотрел. Не догадался. Тут сказалась, как сейчас думаю, моя неопытность. Призван-то я был из запаса. К тому же почти сразу оказался на таком высоком посту. И никто не подсказал. Но все это — слабое утешение.

Ошибка печальная. Исправить же ее я уже не мог: в моем распоряжении не осталось людей.

Артиллерийский обстрел оборвался внезапно. Наступила звенящая тишина. Перепаханная снарядами и тяжелыми минами земля дымилась. Потихоньку оседала поднятая к небу пыль. Из ближайших дотов и дзотов начинали появляться бойцы. Теперь надо организовывать разборку завалов, извлечь из-под обломков убитых, оказать помощь раненым, наладить хоть какую-то связь и подготовить донесение в штаб УРа об обстановке. Но ничего не удается сделать. Над полем катится возглас:

— Воз-дух!

Час от часу не легче.

Со стороны Черного моря, со стороны города Феодосии на нас идут фашистские бомбардировщики. Сколько их — кто сосчитает? Много, очень много. Армада. С тревогой я шарю глазами по небу, ищу свои самолеты, которые должны бы встретить эту армаду. Но их нет, нет ни одного краснозвездного истребителя во всем большом небе. Противовоздушные средства нашего батальона маломощные. Всего лишь четыре крупнокалиберных пулемета ДШК. Много ли они сделают? Да и живы ли?

Немцы разворачиваются в боевой порядок, группами становятся в круг, начинают крутить «карусель», сыпать бомбами, обстреливать из пушек и пулеметов. Одна группа отбомбится, ее сменяет другая, третья. Земля становится на дыбы. В полосе наших укреплений и в предполье — ад кромешный.

Отбомбив нас с юга, немцы заходят с севера. А потом утюжат как бы по диагонали. Наши зенитные пулеметы давно молчат. Разбиты, покорежены. Пулеметные расчеты погибли. И по-прежнему в небе нет ни одного нашего истребителя.

Немцы ходят по нашим головам два часа подряд…

Я, начальник штаба, теперь не знаю, остались ли в живых хоть один дот или дзот, хоть одна артиллерийская или минометная батарея. И никто не знает. Не видно никакого движения и в нашем предполье. Вот она, расплата за беспечность!

Я не отлучаюсь от разбитого КП. Врач ушел в ближайший дот. Со мною три бойца: два связиста и наблюдатель. Они сидят возле меня. В их глазах я читаю молчаливый вопрос: «Что будем делать дальше?» Я и сам думаю об этом. Поглядываю в бинокль на правый и левый фланги, на ходы сообщения и жду прихода командира батальона и комиссара. Только вместе мы можем решить, что делать. Я еще не знаю, что комиссар погиб под бомбежкой, командир батальона погибнет через полчаса под танком. Эту тяжелую весть мне принесут позднее их ординарцы.

Так что же делать? Горькая мысль толкнулась и кольнула в сердце: «Решение принимай сам, если… если ты еще начальник штаба». Пытаюсь усмехнуться, но усмешка получается кривая. «Кто ты теперь: командир без войск или рядовой без командира?»

Издали нарастает моторный грохот и лязг гусениц. Бойцам жестко говорю:

— Готовьте гранаты!

…Я сижу на берегу Керченского пролива в двух десятках шагов от кромки воды. Справа от меня поселок Еникале и пристань. Над проливом снуют «мессеры». У меня страшно болит левая нога. Почти до самой коленки она вздулась и похожа на толстое березовое полено. Ступня, раздавленная гусеницей танка, полыхает огнем. Чтобы успокоить боль, я засыпаю ступню мокрым и холодным песком. Сам думаю о случившемся. Час за часом пытаюсь восстановить события вчерашнего дня и минувшей ночи.

Вражеские танки, замеченные нами, появились из-за левой окраины поселка Долгая Пристань сразу после бомбежки. Они шли колонной. Боец-наблюдатель доложил: танков не менее полусотни. Перед предпольем они замедлили ход и развернулись по фронту. Потом, стреляя из пушек и пулеметов, рванулись в нашу сторону. В полосе предполья сколько-нибудь заметного сопротивления не встретили. Но на какое-то время задержались. Кружили, стреляли, утюжили стрелковые ячейки и окопы, по-видимому, добивали оставшихся еще в живых бойцов.

Начали оживать некоторые наши огневые точки. Двумя орудиями стеганула батарея, стоящая на открытой позиции недалеко от КП. Батареей командует решительный и смелый старший лейтенант Герасименко. Человек этот до самозабвения влюблен в артиллерию и своих пушкарей. Ростом старший лейтенант — богатырь. От многих других командиров батарей Герасименко отличала какая-то бесшабашная, неуемная веселость. Где он — там байки, шутки, смех. В свободные часы Герасименко любил забредать в штаб, просто так, на огонек. Смотришь — он уже в окружении бойцов и командиров. Прислушаешься — травит баланду, вроде того, что убить его на войне никак не могут, потому что он заговорен бабкой, а заговор бабки сильнее всякой брони и даже нашего УРа. При рассказе конопатое лицо Герасименко, в детстве крепко изрытое оспой, как бы озарялось внутренним светом и становилось красивым. Неистощимый на выдумки и веселье, старший лейтенант иногда забывался. Спохватившись, говорил:

— Ну ладно, ребята, делу — время, потехе — час. Наш потешный час кончился.

Бойцы батареи любили своего командира и готовы были идти за ним в огонь и в воду. Это его пулеметчик, фамилию которого я запамятовал, обороняя батарею и фланг нашего участка от высадившихся десантников морской пехоты противника, выпустил 30 пулеметных дисков и отправил на тот свет на воде и на берегу более сотни гитлеровцев. О героизме пулеметчика мне рассказал ординарец комиссара батальона Кондратьева — он был очевидцем того боя.

Орудийные расчеты били точно. Выстрел — танк горит. Выстрел — еще танк горит или ползает, как кружалая овца, по собственному следу с перебитой гусеницей. Почти с каждым выстрелом в небо взвивался султан черного дыма. Молодцы, батарейцы!

Но в азарте боя ни старший лейтенант, ни бойцы орудийных расчетов не заметили, как к батарее почти вплотную с тыла подкрались три немецких танка. Когда увидели — было поздно. Танки плеснули огнем. Пушки были разбиты первыми же вражескими снарядами, а израненные бойцы погибли под гусеницами. Под танком погиб и командир батареи старший лейтенант Герасименко.