"Евгений Онегин", роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина[1]

СПб., в тип. Деп. народ. просв. 1825, in 12. XXII и 60 стран.

Свободная, пламенная муза, вдохновительница Пушкина, приводит в отчаяние диктаторов нашего Парнаса и оседлых критиков нашей словесности. Бедные! Только что успеют они уверить своих клиентов, что в силу такого или такого параграфа пиитики, изданной в таком-то году, поэма Пушкина не поэма и что можно доказать это по всем правилам полемики, новыми рукоплесканиями заглушается охриплый шепот их и всеобщий восторг заботит их снова приискивать доказательств на истертых листочках реченной пиитики![2]

В самом деле, на что это похоже? Довольно, что англинские критики не знали, что делать с Бейроном; неужели и русским придет такая же горькая участь от Пушкина? Уже и хвалить его они не смеют: кто боится попасть в кривотолки, кто говорит, что ничего сказать не может, кто просто отмалчивается[3]. – Но пока готовятся безмолвные громы их, поспешим разделить с нашими читателями радость о новом, счастливом событии па Парнасе нашем – о появлении нового поэтического произведения любимца всех русских читателей.

Давно уже с нетерпением ожидала публика «Онегина»; теперь отчасти и вполне удовлетворилось желание читателей: отчасти, ибо издана только первая глава этого поэтического романа; вполне, потому что издание «Онегина» положительно доказывает права Пушкина уже не просто на талант, но на что-то выше.

«Но что такое „Онегин“? – спросят критики. – Что за поэма, в которой есть главы, как в книге? По каким правилам она составлена? К какому роду принадлежит?»

«Онегин», милостивые государи, роман в стихах, следовательно, в романе позволяется употребить разделение на главы; правила, руководствовавшие поэта, заключаются в его творческом воображении; род, к которому принадлежит роман его, есть тот самый, к которому принадлежат поэмы Бейрона и Гете.

«Дон-Жуан» почитается одним из лучших и едва ли не лучшим произведением Бейрона. «Difficile est proprie communia dicere» [4], – сказал великий сей поэт, издавая «Дон-Жуана» [5]. Он чувствовал, как тяжело было ему бороться с своим предметом, и тем славнее был его подвиг, тем громче торжество.

В угодность привязчивым Аристархам согласимся, что, по существу своему, поэму, подобную «Дон-Жуану» и «Беппо» [6], поэму, где нет постоянной завязки, хода действий, с начала ведомых к одной главной, ясной цели, где нет эпизодов, гладко вклеенных, нельзя назвать ни эпическою, ни дидактическою поэмою[7]; по это уже дело холодного рассудка приискивать на досуге, почему написанное не по известным правилам хорошо, и на всякий новый опыт поэзии прибирать лад и меру; не поэту же спрашивать у пиитиков, можно ли делать то или то! Его воображение летает, не спрашиваясь пиитик: падает он, тогда торжествуйте победу школьных правил; если же полет его изумляет, очаровывает сердца и души, дайте нам насладиться новыми торжеством ума человеческого: всякое новое приобретение Бейронов или Пушкиных делает и нам честь, ибо делает честь стране, которой он принадлежит, и веку, в котором живет.

То самое высокое наслаждение, в котором человек, упоенный очаровательным восторгом, не может, не смеет дать самому себе отчета в своих чувствах: все ограниченное, в наслаждениях эстетических, отвращает человека – и в неопределенном, неизъяснимом состоянии сердца человеческого заключена и тайна и причина так называемой романтической поэзии.

Пушкин обещает своим критикам написать поэму в 25 песен, в которой будут выполнены все условия, предписанные покойным Баттё[8]. Тогда и мы обещаемся написать рецензию, которую начнем полным и обстоятельным разбором всех эпических поэм, исследуем все подробности, как-то: правильно ли превращение кораблей Энеевых в нимф; сколько раз должен был обежать Гектор Трою, чтобы утомить сына Пелеева; а кончим верными доказательствами, что никто из новых не сравнится даже и с Аполлонием Родосским[9]. Разумеется, что в таком случае не должно забывать избитых эпиграфов: vos exemplaria Graeca и проч. и проч.[10]

Между тем, верно, никто из самых задорных критиков Пушкина, прочитавши новую поэму его, не откажет ему в истинном, неподложном таланте. Зачем не пишет он поэм в силу правил эпопеи? Та беда, что и поэт не волен в направлении своего восторга; что ему поется, то он поет…

В очерках Рафаэля виден художник, способный к великому: его воля приняться за кисть – и великое изумит наши взоры; не хочет он – и никакие угрозы критика не заставят его писать, что хотят другие.

В музыке есть особый род произведений, называемых capriccio[11], – и в поэзии есть они – таковы «Дон-Жуан» и «Беппо» Бейрона, таков и «Онегин» Пушкина. Вы слышите очаровательные звуки: они льются, изменяются, говорят воображению и заставляют удивляться силе и искусству поэта. Соглашаемся, что по отрывку нельзя судить о целом[12]; но кто в произведениях Пушкина не находит поэзии, с тем не будем ничего говорить о поэзии.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru