– Меня зовут Тимур Гасанович, я начальник вашего отца, – доброжелательно представился он, шлепая большими губами, под которыми, как пучок сухих водорослей, произрастала пегая борода. – Максик вас часто вспоминал. Горько сожалел, что не видел много лет.

Я покраснела, вспомнив, как только что стояла у могилы отца, мало что чувствуя и не особенно скорбя. Может, конечно, и скорбя, но не так, как положено дочери. А папа, оказывается, меня не забывал. Вспоминал. Сожалел. Рассказывал, вон, обо мне начальству.

– Женечка, после кладбища мы едем в ресторан, – жужжал, как шмель, Караджанов. – Не откажите в любезности помянуть с коллегами и друзьями Максима Леонидовича.

– Само собой, я помяну с вами папу, – подхватила я, радуясь, что хоть кто-то назвал отца по отчеству.

– Ну, вот и славно, – дружелюбно улыбнулся папин шеф, поднимаясь с лавочки. – Не стесняйтесь, подходите к редакционным автобусам, скоро поедем.

Он ушел, и я осталась сидеть рядом с Аликой. Я покосилась в ее сторону. Загадочная дама. И, судя по всему, не чужая отцу. Подруга, поившая ее коньяком, направилась к автобусу следом за шефом, а мы все сидели и сидели, глядя на удаляющиеся спины пришедших на похороны людей.

– Максика убили, – вдруг тихо сказала Алика.

Она была красивая и грустная. Яркая брюнетка с маленькой аккуратной головкой, похожая на гюрзу.

– Простите, что? – переспросила я, очнувшись от своих мыслей.

– Я уверена, что Максика убили, – повторила она и пристально посмотрела на меня раскосыми карими глазами. Мне сделалось смешно. Ну конечно! Убили! Девушка начиталась детективов, и теперь ей мерещится невесть что. Я недоверчиво усмехнулась, а Алика продолжала:

– Зря смеешься. Это я нашла его тело. Он лежал в комнате на диване, совершенно мертвый. А за пару часов до этого Караджанов пил водку с Максиком у себя в кабинете, а потом отправил с шофером домой. Караджанов и Максик ругались, и вся редакция слышала, как Тимур Гасанович угрожал Мерцалову.

Она провела по гладко зачесанным волосам рукой, точно проверяя, не выбилась ли случайная прядка, окинула меня подозрительным взглядом и неожиданно спросила:

– Ты чего приехала? На наследство рассчитываешь?

– Как дочь, я имею право… – начала было я.

– Так вот, я хочу, чтобы ты знала, – оборвала меня Алика, – я беременна от Максика и тоже имею право на его собственность. Максик составил завещание в мою пользу. Но я человек совестливый и не могу обделить дочь любимого человека. Хочу предложить разумный компромисс – тебе остается комната, а я забираю дачу.

– Правильно, Алика Николаевна! Берите дачу! Дача хорошая, я там бывал, – раздался за нашими спинами насмешливый голос.

Мы с Аликой почти одновременно обернулись и увидели персидского принца Илью.

– Вечно ты, Калиберда, подкрадываешься, как кошка! – скривила красивое лицо моя собеседница. – Ты что, подслушивал?

– Зачем подслушивал? Просто ждал, пока вы обсудите животрепещущие наследственные проблемы, – Илья по-мальчишески улыбнулся пухлыми губами, в которых была зажата неизменная сигарета. И, став серьезным, проговорил: – Ладно, дамы, хватит болтать! Пойдемте быстрее, уезжаем! Все уже в автобусе, только вас и ждем!

Поднявшись со скамейки, мы двинулись по асфальтированной дорожке к воротам кладбища. Поравнявшись с лилиями, Алика наступила на бутон одной из них изящной туфлей на высокой шпильке и, растоптав второй цветок, надменно проследовала дальше.

Ветер усиливался, сгоняя похожие на белых коней тучи в табуны. Небо потемнело, начал накрапывать дождь. С могил доносился горький запах мертвых цветов, принесенных в дар мертвым людям. Мы втроем уходили с кладбища. Впереди шла Алика, сзади следовали мы с Ильей. Парень хотел казаться галантным и делал попытки забрать у меня из рук дамскую сумочку, полагая, что мне ее тяжело нести. Впереди торговцы цветами предлагали те самые мертвые цветы, пахнущие горько и безнадежно. У кованой ограды гудели моторами два микроавтобуса с логотипом редакции, забитые до отказа народом. Рядом с автобусами виднелся новенький «Мерседес» с водителем. Облокотившись на распахнутую пассажирскую дверцу, стоял Караджанов.

– Женя, идите сюда! – закричал он, призывно махая рукой.

Илья с заметным сожалением вернул мне сумку и полез в переполненный автобус следом за Аликой. А я двинулась на зов Караджанова. Усевшись на заднее сиденье автомобиля редактора, я почувствовала, как машина мягко тронулась, и, посмотрев в окно, увидела, что Сирин садится в такси. Скрипнув тормозами, авто с Викентием развернулось и поехало в противоположную от нас сторону.

Интересная получается картина. Речи надгробные для папиных коллег Сирин говорил, а поминать отца за одним с ними столом не желает!

– А что, Викентий Палыч не едет в ресторан? – как бы между делом осведомилась я.

– С него станется, – отозвался главный редактор «Невского эстета», с комфортом расположившийся на переднем сиденье рядом с молчаливым водителем. И уточнил, заметив в зеркало заднего вида мой недоумевающий взгляд: – Викентий Палыч большой оригинал. Целиком и полностью оплатил из своего кармана похороны Максика, хотя я предлагал поучаствовать деньгами. Сирин заказал ресторан и не пошел на поминки. Впрочем, это вполне в его духе. Он человек особенный.

Личность папиного соседа интриговала меня все больше и больше, и я не могла удержаться, чтобы не спросить:

– И в чем же его особенность?

Караджанов почесал мизинцем кустистую бровь.

– Ну, Женечка, что вам сказать? – протянул он. – Я и сам знаю немного. В прошлом Сирин блестящий хирург, по-моему, закончил военно-медицинскую академию у нас тут, в Питере. Во время первой чеченской кампании работал в Моздокском госпитале. Оперировал раненых в полевых условиях. Я как-то заглянул к Максику, мы сидели на кухне, и к нам присоединился Викентий. Дружили они, что ли? Не поймешь. Вроде такие разные. – Караджанов с недоумением пожал плечами. – А может, и дружили. И за столом Сирин рассказывал страшные вещи. Говорил, что часто вспоминает широкое поле, бескрайнее месиво чернозема где-то под Старыми Атагами. Говорил, что как закроет глаза, ему так и видится, как в этой хляби чуть ли не по ось засела автоперевязочная. А по бокам к ней прилепились противошоковые палатки. Неподалеку, в расползающейся грязи, каким-то чудом садится «вертушка», доставившая очередную партию раненых. На уцелевшем мукомольном заводе расположился медицинский отряд специального назначения, где он с коллегами проводит операции. Честное слово, Жень, меня, взрослого мужчину, мороз продирал по коже, когда он рассказывал про глубокие впадины вместо лица с дрожащими глазными яблоками, про повреждения сосудов шеи, когда голова держится неизвестно на чем, про ранение трахеи – едва заметную дырочку в горле, края которой бьются при вдохе и выдохе. И про вывернутые наизнанку кишки, которые приносили в отдельной тряпке вместе с раненым солдатом. Я только слушал, и то мне было страшно! А Сирин все это видел. Да что там видел! Пропустил через себя! За сутки у него на столе бывало до семидесяти раненых! Может ли человек после такого оставаться адекватным?

Я неопределенно дернула плечом. Караджанов увидел мой жест в зеркало и подхватил:

– Вот и я говорю. Так что, Женечка, атмосфера в квартире вашего отца, мягко говоря, нездоровая. Прямо – жуткое местечко. От этого Сирина так и веет смертью.

Тимур Гасанович попросил водителя поддать газку и замолчал, глядя на дорогу, серой лентой летящую под колеса авто. Затем сухо проговорил:

– Мне кажется, ваш отец, Женя, умер не своей смертью. У Сирина были все шансы убить его так, чтобы комар носа не подточил. Ведь он врач, хирург! Думаю, он имеет далеко идущие планы присоединить себе освободившуюся комнату и сделает все, чтобы вы от нее отказались. И вот что я вам скажу. Если Викентий будет предлагать вам выкупить комнату отца, не раздумывая, соглашайтесь. А то, боюсь, вас ждет та же участь, что и Максика.