— Да, солнце бывает багряным. Но чёрная звезда — в первый раз слышу, — вздохнул Тартарен, с грустью поглядывая на председательский молоток.
— Вы все не угадали, — сказал капитан корвета «Коршун». — Впрочем, тут и нельзя гадать. Такие вещи надо знать твёрдо. Жёлтая полоса — это знак золота, зелёная — цвет бобов какао, красная — память крови, пролитой борцами за свободу Ганы. А чёрная звезда — это символ братского единства всех народов Африки.
Тартарен приподнялся с места и с грустной улыбкой вручил молоток русскому капитану.
Василий Фёдорович постучал три раза по столу и торжественно произнёс:
— Заседание Клуба знаменитых капитанов считаю открытым.
Внезапно раздался резкий стук в дверь. Все насторожились.
— Уж не вернулись ли наши библиотекарши? — опасливо прошептал Тартарен.
Робинзон пожал плечами.
— Клянусь своей дружбой с Пятницей — это не они. Зачем стучать, когда в кармане лежат ключи!
Снова постучали. На сей раз ещё громче.
— К оружию, капитаны! Возможно, это пираты из романа Стивенсона «Остров сокровищ» возвращаются в библиотеку, — воскликнул Артур Грэй.
Члены клуба обнажили шпаги и кортики, выхватили из-за поясов пистолеты. Тартарен взялся за ручку огромной сковородки.
Кто-то яростно колотил в дверь кулаками. Затем раздался приглушённый голос:
— Да откройте же, наконец! Это я, ваш старинный друг.
Пятнадцатилетний капитан бросился к двери и открыл замок. На пороге появился человек огромного роста в чёрном плаще.
— Мсье Гулливер! — облегчённо произнёс Тартарен, вытирая со лба холодный пот.
Опоздавший капитан снял шляпу, сбросил плащ, поправил крахмальный воротник и церемонно поклонился.
— Да, перед вами Лемюэль Гулливер из романа Джонатана Свифта собственной персоной, невзирая на все превратности судьбы.
— Где вы скитались, сударь? — с нетерпением произнёс Робинзон.
Гулливер уселся в удобное кресло, подвинул к камину озябшие ноги.
— Достопочтенные капитаны! Не будем терять драгоценного времени. Я прошу всех отнестись к моим словам с особым вниманием и серьёзностью. То, что вы сейчас услышите, столь же необыкновенно, сколь и загадочно. Эта история поставила меня в тупик так же, как одно происшествие, случившееся в Дублине в 1726 году, то есть в год моего появления на книжных полках. Как сейчас помню, в ту ночь в Дублине выпал мокрый снег. Вдруг на черепичной крыше ратуши…
— …показалась зловещая тень человека, — перебил его Тартарен.
— …с кинжалом в руке, — весело добавил Дик. — Это мы уже слышали сто раз. А что с вами случилось сегодня?
Гулливер нисколько не обиделся.
— Дело не во мне. Сегодняшний случай, правда, несколько напоминает историю шкатулки с рубинами магараджи. Я напоминаю вкратце. Это случилось в Бомбее в 1826 году. В этот день как раз окончился сезон дождей…
Но нам не удалось в двухсотый раз услышать историю о похищении рубинов магараджи. Резкий стук председательского молотка оборвал плавную речь рассказчика.
— Я лишаю вас слова, — произнёс командир «Коршуна». — Нас интересуют новые истории, новые приключения, новые загадки.
Гулливер встал и сухо ответил:
— Лишать меня слова? В тот момент, когда я хотел приоткрыть перед вами завесу… я бы сказал необыкновенной тайны, тайны драгоценного клада!
— Клада?… Где же он находится?… И что там закопано? Когда? У кого ключи от сундука? — как из пулемёта застрочил Тартарен.
— Увы! На все эти вопросы ответа пока нет.
— Не томите нас, Гулливер! Рассказывайте всё, что вам известно! — поторопил его глубоко заинтригованный Робинзон.
Герой романа Свифта снял с левой руки манжету, на которой красовались какие-то карандашные записи.
— Извольте. Я находился недалеко от Москвы, в одном научно-исследовательском институте. Сотрудник этого института, некто Синельников, перечитывал историю моих скитаний. Моего читателя навещает гость — достоуважаемый участник научной экспедиции на немагнитной шхуне «Заря». И вдруг я слышу — посетитель передаёт поручение с борта «Зари» от магнитолога Саши Ермакова. Пользуясь оказией, Саша просит своего школьного товарища Алексея Синельникова помочь ему в весьма затруднительном положении.
— Да что же случилось на «Заре»? — не выдержав, перебил Дик Сэнд.
— Это случилось не на заре, а ночью. И не в океане, а в Москве. Скончался капитан дальнего плавания Иван Петрович Ермаков, оставив весьма примечательное завещание относительно судьбы своих сокровищ.
— Сокровищ? Каких сокровищ? Вы долго будете играть на моих нервах, Гулливер?… Весь Тараскон знает, как я страшен в гневе, — мрачно сдвинув густые брови, заявил Тартарен.
— Спокойствие, любезные друзья. Я успел сделать на манжете некоторые заметки, пока гость с «Зари» рассказывал про это завещание. Вот слушайте: «Я, капитан дальнего плавания Иван Петрович Ермаков, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю свои сокровища, собранные на протяжении всей моей жизни…» А дальше я, к сожалению, не расслышал, кому именно адресовано завещание.
— Неужели вы больше ничего не записали? — с огорчением переспросил Немо.
— Я успел записать самое главное — местонахождение клада. Вот… «Этот дар хранится в моём родном городе по адресу: Пушкинская улица, двадцать, во дворе дома моей сестры Аглаи Петровны Ермаковой. Искать его надо в каменном сарае у старого дуба». Итак, племянник старого моряка Саша Ермаков уже больше года в плавании, исполнить волю дяди до сих пор не смог и попросил заняться этим Алексея Синельникова.
Робинзон со вздохом начал разжигать трубку.
— Где же тут тайна? Клянусь глобусам, мне всё ясно, как морская карта!
— Есть множество неясных и даже ошибочных карт, — заметил командир «Коршуна».
— Какие же сокровища хранятся на Пушкинской, двадцать? Золото в слитках? Старинные монеты? Коллекция древностей? Дорогое оружие? — задавал сам себе вопросы Тартарен, но не находил на них ответа.
В глазах Немо промелькнула какая-то искорка.
— И кому завещан клад? Родным или друзьям? Членам его экипажа? Престарелым морякам?
— Это всё не имеет значения. Ведь, конечно, Алексей Синельников поспешил выполнить просьбу своего друга Ермакова-младшего и отправился на поиски сокровищ. А кому передать — он-то хорошо знает, — с большой уверенностью заявил Дик Сэнд. — Разрешите манжету, капитан Гулливер. Я на всякий случай занесу ваши записи в вахтенный журнал.
Тот передал юноше смятую манжету.
— Вы ошибаетесь, Дик. Мой читатель из научно-исследовательского института Алексей Синельников никуда не поспешил. Он вздохнул и сказал: «Поздно. Я уже не успею». Но почему он сказал «поздно»? И так просил передать Саше Ермакову на «Зарю».
Робинзон пришёл в большое волнение.
— Я понимаю, почему он так сказал. Видимо, в самом деле поздно. Всё ясно — сокровища похищены, и сарай на Пушкинской, двадцать, пустой. Дайте спичку, Тартарен.
Толстяк с величайшей готовностью чиркнул спичкой о подошву и любезно поднёс огонь к трубке Робинзона.
Артур Грэй тотчас вступил в спор.
— Вам всё ясно. А мне всё неясно. Сплошной туман. С редкими просветами. Видно только одно — без нас дело не обойдётся. Для Алексея Синельникова — поздно и невозможно. Но мы, знаменитые капитаны, не раз обгоняли ветры и ураганы, пространство и время. Мы можем успеть, что бы там ни случилось!
Робинзон спокойно уселся в кресло возле камина, явно не собираясь никуда спешить.
