– Вы должны постараться уснуть, – сказала Кэти. – Вам нужно выспаться. Дать вам аспирина?

– Не надо, – пробормотал я. – Голова у меня не болит.

Меня мучило кое-что похуже головной боли. Это не было сном – я наполовину бодрствовал, все время понимая, что ареной происходящего является лишь мое сознание, тогда как я нахожусь во мчащейся по шоссе машине. Проносившийся мимо пейзаж не ускользал от меня; я замечал деревья и холмы, поля и далекие деревни, встречные машины; слух фиксировал урчание двигателя и шуршание покрышек. Но осознание всего этого происходило как бы на заднем плане и, казалось, не имело ни малейшего отношения к видениям, порожденным мозгом, вышедшим из-под контроля рассудка, пустившимся вразнос и сотворившим фантазию на тему «это-могло-бы-быть».

Я вновь оказался на равнине и увидел, что она представляет собою вечное, безликое и пустынное место, однообразие которого не нарушается ни горами, ни холмами, ни лесами, и в этом совершеннейшем однообразии она убегает в никуда и в никогда; а небо, подобно самой равнине, также лишено каких бы то ни было примет, на нем нет места солнцу, звездам или облакам, и потому невозможно даже сказать, что сейчас – день или ночь: для дня слишком темно, а для ночи слишком светло. Стояли глубокие сумерки, и мне подумалось, всегда ли царит здесь этот полусвет-полутьма, предвещающий ночь, но никогда в нее не переходящий. Стоя на равнине, я услышал далекий вой и безошибочно узнал в нем тот звук, который однажды уже донесся до моего слуха, когда перед сном я вышел подышать воздухом на крыльцо мотеля, – вой и лай стаи, несущейся по ущелью Лоунсэм-Холлоу. Испуганный этим звуком, я медленно повернулся, стараясь определить, с какой стороны он пришел, и взгляд мой при этом движении зацепился о нечто, выделяющееся чернотой на фоне серого небосклона. Даже в здешнем тусклом свете я безошибочно узнал эту длинную извивающуюся шею, увенчанную безобразной, ищущей, готовой стремительно ударить головой, и зубчатый гребень на спине.

Я побежал – хотя здесь некуда было бежать и негде прятаться. Я убегал, понимая, что это за место, и что оно существовало вечно и будет существовать всегда, что здесь ничего не случается и не может случиться. И тогда послышался новый звук – отчетливый, приближающийся шум, явственно слышимый в те мгновения, когда смолкал волчий вой; в нем смешались хлопанье, шлепанье, какое-то шуршание, к которым добавлялось временами жесткое, резкое гудение. Оглянувшись, я осмотрел поверхность равнины и сразу же их увидел – атакующий меня эскадрон прыгающих, извивающихся гремучих змей. Я снова побежал, хватая воздух ртом, хотя знал, что бежать бесполезно и не нужно. Ибо здесь ничего никогда не случалось и вовек не случится, а потому здесь царила полная безопасность. Я убегал, сознавая, что гонит меня лишь собственный страх. Здесь было безопасное место – но потому же и место, где все напрасно и безнадежно. Тем не менее я мчался, не в силах остановиться. Волчий вой раздавался все на том же расстоянии, не дальше, но и не ближе, чем поначалу, и так же не удалялось и не приближалось шлепание и шуршание гремучих змей. Я задыхался, силы мои были на пределе, я упал, вскочил, побежал дальше и рухнул опять. Так я и остался лежать, не беспокоясь и не заботясь больше ни о чем, что может случиться, хотя и понимал прекрасно, что случиться тут не может ничего. Я не пытался подняться – просто лежал там, позволяя безнадежности, тщетности и тьме сомкнуться надо мной.

Но внезапно у меня возникло ощущение, будто что-то происходит не так. Не слышалось гудения двигателя, не шуршала по асфальту резина, не чувствовалось движения. На смену им пришли шелест ветерка в листве и аромат цветов.

– Вставайте, Хортон, – испуганно говорила Кэти. – Творится что-то очень-очень странное.

Стряхнув полудрему, я выпрямился и принялся обоими кулаками тереть заспанные глаза.

Машина стояла, и нигде не было видно ни следа скоростного шоссе. Мы находились не на автостраде, а на проселке, если так можно было назвать наезженные тележные колеи, петляющие по склону холма, огибая валуны, деревья и купы цветущего кустарника. Между глубокими колеями росла трава, и над всем этим местом витало ощущение дикости и безмолвия.

Казалось, мы находились на вершине горы или кряжа. Ниже по склону рос густой лес, но здесь, на вершине, стояли лишь отдельные, разбросанные деревья, причем внушающие почтение размеры заставляли как-то забыть, что их совсем немного, – в большинстве своем это были огромные дубы с переплетающимися, широко раскинутыми могучими ветвями и поросшими густым слоем мха стволами.

– Я просто ехала, – потрясенно сказала Кэти, – не слишком быстро, не превышая скорости, миль пятьдесят, не больше. И вдруг дорога исчезла, машина продолжала катиться, но двигатель заглох. Этого не может быть. Это попросту невозможно.

Я все еще не проснулся окончательно. Я вновь протер глаза – и не потому, что хотел прогнать сон; было в этом месте что-то неправильное.

– Я совсем не ощутила торможения, – продолжала Кэти. – Никакого толчка. И куда могла деться автострада? Я никак не могла с нее съехать!

Где-то я уже видел такие дубы прежде, и теперь пытался вспомнить, где же это могло быть, – не именно эти, разумеется, но точь-в-точь такие же.

– Кэти, – спросил я. – Куда мы попали?

– Должны быть на вершине Саут-Маунтин. Я только что проехала Чамберсберг.

– Да, – сказал я, припоминая, – значит, до Геттисберга совсем недалеко.

Впрочем, задавая вопрос, я подразумевал не совсем это.

– Вы не понимаете, что произошло, Хортон. Мы могли погибнуть.

– Нет, – покачал я головой. – Не здесь.

– Что вы имеете в виду? – раздраженно поинтересовалась она.

– Эти дубы. Видели вы такие когда-нибудь раньше?

– Никогда…

– Видели, – сказал я. – Должны были видеть. В детстве. В книгах о Короле Артуре или, может быть, Робин Гуде.

Кэти вздрогнула и схватила меня за руку.

– Эти старые романтические, пасторальные рисунки…

– Точно, – подтвердил я. – И все дубы в этих местах, похоже, точно такие же; все тополя высоченные, а все сосны треугольные – как на картинке в книге.

Ее рука крепче сжала мою.

– Другой мир… Место, о котором писал ваш друг…

– Может быть, – сказал я. – Возможно.

И хотя я понимал, что все так и есть, что Кэти совершенно права, в противном случае мы оба уже погибли бы, принять такую правду было трудно.

– Но я думала, – заговорила Кэти, – что здесь должно быть полно привидений, гоблинов и прочих ужасных созданий.

– Ужасных созданий… – повторил я. – Да, полагаю, вы найдете их здесь. Но более чем вероятно, что и добрые духи тут водятся.

Если мы действительно оказались в том месте, существование которого предсказал в своей гипотезе мой старый друг, то здесь должны найти себе место все мифы и легенды, все волшебные сказки, в которые люди поверили настолько, чтобы они стали частью их душ.

Я открыл дверцу машины и вышел.

Небо было голубым – возможно, чуть-чуть слишком голубым – и вместе с тем глубоким и ласковым. И зеленая трава показалась мне чуть-чуть зеленее, чем положено, однако в этом насыщенном цвете ощущалось нечто радостное, сродни тому чувству, с каким восьмилетний мальчишка мчится босиком по первой весенней траве.

Оглядываясь по сторонам, я понимал, что мы попали в мир книжной картинки. Разница была неуловима, я мог лишь ощутить, но не определить ее, однако окружающее казалось слишком совершенным и безупречным для того, чтобы быть частью нашей старой доброй Земли. Оно выглядело как цветная книжная иллюстрация.

Кэти обошла машину и остановилась рядом со мной.

– Здесь так мирно, – сказала она. – Даже не верится.

По склону к нам поднимался пес – он вышагивал, а не бежал рысцой, как обычные собаки. Да он и выглядел необычно. Свои длинные уши он пытался держать торчком, однако они складывались посредине и верхняя часть свисала. Пес был крупен и неуклюж, а его хлыстовидный хвост торчал, как автомобильная антенна. Гладкошерстный и большелапый, он выглядел невероятно тощим. Задрав угловатую голову, он улыбался, обнажая клыки, – и самое удивительное заключалось в том, что зубы у него были не собачьи, а человеческие.