Хэйярд Лодж, руководитель спецгруппы №3 под кодовым названием «Жизнь», раздраженно нахмурившись, смотрел на сидевшего напротив, по ту сторону стола, психолога Кента Форестера.

– Игру в Спектакль прерывать нельзя, – говорил Форестер. – Я не поручусь за последствия, если мы приостановим ее даже на один-два дня. Ведь это единственное, что нас объединяет, помогает нам сохранить рассудок и чувство юмора, отвлекает нас от более серьезных проблем.

– Знаю, – сказал Лодж. – Но теперь, когда умер Генри…

– Они поймут, – заверил его Форестер. – Я поговорю с ними. Не сомневаюсь, что они поймут.

– Безусловно, – согласился Лодж. – Все мы отлично знаем, как важен для нас этот Спектакль. Но нужно учесть и другое: одного из персонажей создал Генри.

Форестер кивнул.

– Я тоже об этом думал.

– И вы знаете какого?

Форестер отрицательно покачал головой.

– А я-то надеялся, что вам это известно, – проговорил Лодж. – Ведь вы уже давно пытаетесь отождествить каждого из нас с определенным персонажем.

Форестер смущенно улыбнулся.

– Я вас не виню. Мне понятно, почему вас так занимает этот вопрос.

– Разгадка намного упростила бы мою работу, – признал Форестер. Она помогла бы мне по-настоящему разобраться в личности каждого члена нашей группы. Вот представьте, что какой-нибудь персонаж вдруг начинает вести себя нелогично…

– Они все ведут себя нелогично, – перебил его Лодж. – Именно в этом их прелесть.

– Нелогичность их поведения естественна в допустимых пределах и обусловлена шутовским стилем Спектакля. Но ведь из самого шутовства можно вывести норму.

– И вам это удалось?

– График не получился, – ответил Форестер. – Но зато я теперь недурно в этом ориентируюсь. Когда в знакомой нелогичности появляются отклонения, их не так уж трудно заметить.

– А они случаются?

Форестер кивнул.

– И временами очень резкие. Вопрос, который нас с вами беспокоит, то, как они мысленно расценивают…

– Назовем это не оценкой, а эмоциональным отношением, – сказал Лодж.

Оба с минуту молчали. Потом Форестер спросил:

– Вас не затруднит объяснить мне, почему вы так настойчиво относите это к сфере эмоций?

– Потому что их отношение к действительности определяется эмоциями, – ответил Лодж. – Это отношение, которое зародилось и созрело под влиянием нашего образа жизни, сформировалось в результате бесконечных размышлений и бесконечного самокопания. Такое отношение сугубо эмоционально и граничит со слепой верой. В нем мало от разума. Мы живем предельно изолированно. Нас слишком строго охраняют. Нам слишком часто говорят о важности нашей работы. Каждый из нас постоянно на взводе. Разве мы можем остаться нормальными людьми в таких сумасшедших условиях?

– Да еще эта ужасная ответственность, – ввернул Форестер. – Она же отравляет им существование.

– Ответственность лежит не на них.

– Ну да, если свести до минимума значение отдельных индивидов и каждого из них подменить всем человеческим родом. Впрочем, вероятно, даже при этом условии вопрос останется открытым, поскольку решаемая задача неразрывно связана с проблемами человека как представителя биологического вида. Проблемами, которые из общих могут превратиться в личные. Вы только вообразите – сотворить…

– Ничего нового вы мне не скажете, – нетерпеливо прервал его Лодж. – Это я уже слышал неоднократно. «Вы только вообразите – сотворить человеческое существо в ином, нечеловеческом, облике!»

– Причем именно человеческое существо, – подчеркнул Форестер. – Вот в чем соль, Бэйярд. Не в том, что мы искусственно создадим живые существа, а в том, что этими живыми существами будут люди в облике чудовищ. Такие монстры преследуют нас в кошмарных сновидениях, и посреди ночи просыпаешься с криком ужаса. Чудовище само по себе не страшно, если это не более чем чудовище. За несколько столетий эры освоения космоса мы привыкли к необычным формам жизни.

Лодж жестом остановил его.

– Вернемся к Спектаклю.

– Он нам необходим, – твердо заявил Форестер.

– Будет одним персонажем меньше, – напомнил Лодж. – Сами знаете, чем это грозит. Отсутствие одного из персонажей может нарушить гармонию, ритм Спектакля, привести к путанице и неразберихе. Лучше уж остаться без Спектакля, чем допустить его полный развал. Почему бы нам не сделать перерыв на несколько дней, а потом не начать все заново? Поставим новый Спектакль с новыми персонажами, а?

– Это исключено, – возразил Форестер. – По той причине, что каждый из нас как бы сросся со своим персонажем и все персонажи стали органической частью своих создателей. Мы живем двойной жизнью, Бэйярд. Личности наши раздвоены. Так нужно, иначе мы погибнем. Так нужно, ибо никто из нас не в силах быть только самим собой.

– Вы хотите сказать, что игра в Спектакль страхует нас от безумия?

– Примерно. Однако вы слишком сгущаете краски. Ведь при обычных обстоятельствах мы, несомненно, могли бы обойтись без Спектакля. Но у нас тут обстоятельства особые. Каждый терзается невероятно гипертрофированным чувством вины. Спектакль же дает выход эмоциям. Он служит темой для разговоров. Не будь его, мы посвящали бы наши вечера замыванию кровавых пятен вины. К тому же Спектакль вносит в нашу жизнь какое-то веселье – это наша дневная доза юмора, радости, искреннего смеха.

Лодж встал и принялся мерить шагами комнату.

– Я назвал их отношение к действительности эмоциональным, произнес он, – и настаиваю на своем определении. Это неумное, извращенное отношение, которое носит чисто эмоциональный характер. У них нет никаких оснований для комплекса вины. И тем не менее они его в себе культивируют, словно это единственное, что связывает их с внешним миром, роднит с остальной частью человечества. Они приходят ко мне, делятся со мной своими переживаниями, как будто в моей власти что-либо изменить. Как будто я всесилен и могу, воздев руки, сказать им: «Что ж, раз так, свернем работу». Как будто у меня самого нет никаких служебных обязанностей. Они говорят, что мы посягаем на область священного, что сотворение жизни невозможно без некоего божественного вмешательства, что человек, который пытается свершить этот подвиг творения, святотатец и богохульник.

Но ведь на это есть ответ, и ответ, логически обоснованный, однако они этой логики не видят, либо просто не желают прислушаться к голосу разума. Способен ли человек совершить что-либо, относящееся к категории божественного? Так вот, если в сотворении жизни участвует некая высшая сила, Человек, как бы он ни старался, не сумеет создать жизнь в своих лабораториях, не сумеет наладить серийное производство живых существ. Если же Человек, применив все свои знания, сможет при помощи известных ему химических соединений создать живую материю, если он благодаря высокому уровню науки и техники сотворит живую клетку, это докажет, что возникновение жизни не нуждается в чьем-то вмешательстве свыше. А если мы получим такое доказательство, если мы будем знать, что в акте сотворения жизни нет ничего сверхъестественного, разве это доказательство не сорвет с него ореол святости?

– Они же ищут предлог, чтобы избавиться от этой работы, – сказал Форестер, пытаясь успокоить Лоджа. – Возможно, кое-кто из них и верит в это, но остальных просто пугает ответственность – я имею в виду моральную ответственность. Они начинают прикидывать, каково это – жить под ее бременем до конца дней. Почти то же самое происходило тысячу лет назад, когда люди открыли атомную энергию и впервые расщепили атом. Они потеряли сон. По ночам они пробуждались с криком ужаса. Они понимали значение своего открытия, понимали, что выпускают на волю страшную силу. А ведь мы тоже отдаем себе отчет, к каким результатам может привести наша работа.

Лодж вернулся к столу и сел.

– Дайте мне подумать, Кент, – проговорил он. – Может, вы и правы. Я еще во многом не разобрался.