Пери была выше и крепче остальных «Крыс», поэтому красть в основном приходилось ей. На вторую неделю ее привели к дому, непохожему на остальные лачуги в Венеции. Дом прятался в собственном садике из хлебного дерева, манго и банановых пальм в окружении алых цветов дикого имбиря. Он был больше и прочнее, а на втором этаже со стороны моря имелся даже балкон. И настоящие стекла в окне, целые, и стены, расписанные мерцающими морскими волнами и изумрудными пальмами. Потом-то Пери сообразила: целые стекла в окне Ма Лены означали, что она — важная персона в Венеции и трогать ее нельзя.
— Топай, — велели «Крысы» и захихикали, прыская в ладони.
Пери пожала плечами и двинулась к той грозди бананов, которая висела ниже всех. Она как раз откручивала ее от дерева, когда на плечо ей легла рука, тяжелая, словно мешок с цементом. Огромная злющая тетка развернула Пери лицом к себе — и та увидела, как «Крысы» исчезают за ближайшей грудой отбросов.
Тетка затащила Пери в лачугу и больно отшлепала. Во время экзекуции Пери рассматривала теткино розово-оранжевое платье. Красный с блестками шарф, которым были перевиты длинные черные волосы тетки, трясся и раскачивался, а тетка орала:
— Ты что, из неблагополучной семьи, да? Тебе не говорили, что красть нехорошо?
Пери заморгала.
Тетка похлопала тяжелый серебряный крест на груди.
— Ну? Не говорили?
Пери закивала. Тетке этого вполне хватило — она забрала бананы, усадила Пери и дала ей чашку чаю и ломоть хлеба с повидлом.
Пери потрясенно разглядывала стены лачуги, завешанные картинами из клочков и обломков всех цветов радуги — наверное, тетка собирала их прямо здесь, в Венеции. На некоторых картинах были, похоже, боги или ангелы — с крыльями из гнутой проволоки, украшенной осколками фаянса. Через всю заднюю стену раскинулась радуга, усаженная бабочками и ангелами помельче. Пери поднялась и подошла поглядеть. Цветные полосы были составлены из ярких кусочков искусственных цветов и обломков игрушек, из обрывков картонных пачек из-под молока, из коробок и расплющенных жестяных банок, из клочков кукольных платьиц, из голубых и розовых ракушек и зеленых бутылочных осколков, отшлифованных морем.
Так Пери познакомилась с Ма Леной.
Ма Лена заставила Пери вычесать вшей, а сама в это время прочитала ей главу из Библии. Пери поняла, что это плата, которую Ма Лена просит за еду: надо было слушать Библию. Райан и прочие «Крысы» не соглашались платить так дорого, а Пери не возражала. Она любила слушать, как ей читают вслух. И вообще любила, когда взрослые обращали на нее внимание, и научилась наизусть цитировать Ма Лене ее любимые стихи.
— Мало кто из здешних детей умеет читать, — заметила Ма Лена. — А вот петь ты еще не умеешь. Я тебя научу.
И она научила Пери гимнам и еще разным песням, которые пели в ее деревне на Островах. Песни были на непонятном языке, но мелодии Пери очень нравились. Чаще всего они пели любимую песню Ма Лены — «Иса Леи», пока на глазах у Ма Лены не показывались слезы.
— «Иса Леи, спустилась лиловая тень»... Это про мой дом, — говорила Ма Лена.
Пери нравилось, что в лачуге висит дымка и пахнет благовониями, и кухней, и Ма Леной — мылом и дымом, и ей нравилось, когда крепкие теплые руки Ма Лены обнимали ее. Зато не нравилась вторая девочка — постарше, почти взрослая девушка, ей было, наверное, лет одиннадцать или даже двенадцать, и она вилась вокруг Ма Лены и шипела Пери: «Дура, козявка!» Ма Лена ругала ее за это, говорила: «Невея, не трогай бедную малышку», когда видела, как старшая девочка в очередной раз дает Пери подзатыльник или дергает ее за волосы. Только вот выжить Пери из дома было не так-то просто. Одной Невеиной ревности было маловато.
Через несколько месяцев Бронте выселила Пери из вагончика в полотняную палатку, которую она поставила сбоку. Бронте почти каждую ночь приводила к себе в вагончик мужчин, так что Пери была только рада. Но палатка была тонкая, а дело шло к зиме, и днем в ней было жарко, а ночью холодно. В те вечера, когда Ма Лена не занималась с Невеей, Пери засиживалась у нее как можно дольше.
— Твоя мама не очень-то хорошая, — сказала как-то Ма Лена.
— Она мне не мама! — выпалила Пери.
— А кто тогда?! — не без злости спросила Ма Лена.
Пери было нечего ответить.
Пери отодвинула опустевшую кружку. Спустила Хьюго на пол и потянулась, разминая руки и плечи, повела каштановыми крыльями, блестевшими на предвечернем солнце, которое как раз заглянуло в кухонное окно. Увидев изумрудную изнанку крыльев, Хьюго вытаращил глаза. Неужели и его берет оторопь при виде моих крыльев? Может, он думает, где же его собственные крылья? Все его знакомые — летатели. Неужели он начинает понимать, что не такой, как все? Крылья у Пери были великолепны — нет, она сама была великолепна. Пери и вправду превратилась в другое существо, в Панданусе такие не жили. Но неужели кто-нибудь в Панданусе позавидовал бы ей? Пери думала о жизни у Питера, где за каждым углом таились чудеса, о каких в Панданусе и слыхом не слыхивали, — и понимала, что за это ей бы точно позавидовали. Она уже успела повидать и сделать куда больше, чем любой житель Пандануса.
Только представить себе, что я похвастаюсь крыльями в школе… А ведь когда-то это была моя заветная мечта. Глупая. И опасная. Восхитится только Ма Лена — но к Ма Лене мне нельзя. Я даже не знаю, где она сейчас. Интересно, у Ма Лены есть новые девочки, которых она тоже готовит к побегу в Город?
Хьюго пополз к Жанин. Жанин косилась на него с опаской, словно он вот-вот ее укусит.
— Как тебе такое в голову пришло? — спросила Жанин. — Здешние про крылья и не думают. Правда, ты и не здешняя…
— Хьюго, на, возьми, — сказала Пери, заглянув под стол. Дала ему печенье. Хьюго сел и стал мусолить гостинец беззубыми деснами. Пери выпрямилась. — Увидела по телевизору. «Прилетай поскорее». Помнишь, Богатей — кстати, что с ним сталось? — подарил дяде Райана телевизор?
Пери вдруг задумалась, а знает ли Жанин Богатея. Если и знает, то ничем не показывает. Богатей жил не в Венеции, но часто приезжал по делам. Что это за дела такие, Райан не знал, но Пери догадывалась, что это вроде фермы Жанин. Все здесь знали Богатея и его огромный зеленый грузовик, который ехал напролом через мусор, подминая кусты, банановые пальмы, а иногда и лачуги. Всем было что рассказать про Богатея, про то, как он наказывал за ослушание — обычно непокорные исчезали неведомо куда, — и как награждал за верную службу. Пери считала, что он вроде того бога, про которого рассказывала Ма Лена: знает обо всем, что происходит в Венеции, и воздает каждому по справедливости, как сам ее понимает.
Дядя Райана получил от Богатея телевизор — и не просто телевизор, а самый-самый лучший, марки «Стрекоза», где экран сделан по образцу фасетчатого насекомьего глаза, — неизвестно за какие заслуги, и на второй вечер Пери затаилась у его дома среди тех немногих, кому досталось место на прогнившем крыльце, откуда в открытое окно виднелся за спинами толпы телевизор в большой комнате, — затаилась и увидела передачу, которая перевернула ей жизнь.
«Прилетай поскорее!»
Пери помнила тот миг, когда она впервые в жизни увидела летателей — живых, настоящих людей с крыльями. Это была заставка к программе «Прилетай поскорее!» — под тревожную музыку крылатые ведущие Марлон Мак-Гуайр и Касла Брандт приземлились на крышу небоскреба, откуда собирались вести сегодняшний репортаж.
Пери смотрела во все глаза, затаив дыхание. «Не двигайся». Она, конечно, слышала про летателей, но никогда не видела, даже представить себе не могла, чтобы человек — и с крыльями. А тут — вот она, Касла Брандт, на крыше небоскреба, и ветер треплет ее волосы, а вокруг высятся башни, оплетенные светом, и неоновые вывески мигают то льдисто-синим, то жарко-розовым. «Я это откуда-то знаю. Это и меня касается». Пери пыталась вспомнить, как именно, но ей было не сосредоточиться: вот они, Касла Брандт и Марлон Мак-Гуайр, и они летают, куда хотят, и ждать ничего не надо, и точно не упадешь — люди, обладающие силой и славой ангелов Ма Лены, только гораздо лучше. Потому что настоящие.
