С секундным опозданием кресло напротив, где только что сидел лорд Флэшер, загрохотало, свалившись по пол. Затем, загремела, падая на пол посуда.

Сержант Бергман не обладал такой неимоверной скоростью (да никто, наверное, не обладал вообще в целом свете), но в пределах возможностей, отмеренных природой простому смертному, отреагировал вполне достойно. Когда к Кегниту, которого лорд Флэшер просто выдернул из-за стола, поднял в воздух за горло и прижав к стене - вернулась способность хоть что-то соображать, он понял, что белоголовый сержант стоит, пригнувшись за спиной лорда Феррина, держа того за волосы и приставив к горлу столовый нож.

Генри Тассел так и остался сидеть на своем месте - да и куда бы он делся, с пришпиленной рукой? Вот только почему-то не кричал, не выл от боли, не крыл всех благим матом, как полагается человеку, которому три серебряных зубца проткнули руку, повредив кости и сухожилия. Просто сидел, держа руку на столе, полуобернувшись в сторону мастер-лейтенанта Кегнита, хрипящего в руках (руке!) лорда Флэшера.

- Отпусти его, Корт.

- Вот еще, - хрипло буркнул крепыш в малиновом камзоле. - Он нарвался, а я этого весь завтрак ждал. Вырву ему кадык, а потом выколю глаза и сверну шею белобрысому… не успеет даже особо поцарапать дядюшку. Слышишь? Зря надеешься, парень.

Бергман промолчал, только сильнее прижал нож к горлу лорда Феррина, и у мастер-лейтенанта вдруг сложилось впечатление, что сержант, имея заложника, вовсе не собирается торговаться за его, Кегнита, жизнь, а сдвигается понемногу к окну, чтобы в него сигануть.

Разумно, рассудил он, чувствуя, как начинает шуметь в ушах.

- На улице больше двух дюжин вооруженных людей, которые видели, как эти двое вошли в дом, - совершенно трезвым голосом сказал граф Тассел. - Как думаешь, что будет, если они не дождутся?

- Ничего нового. Нам просто потребуется две дюжины безымянных могил, - рыкнул названный Кортом.

Тассел вздохнул.

- Эту драку ты уже от всего города не спрячешь.

- Послушай Ришье, Корт. Как ни прискорбно это признавать, но сейчас он прав. Не хватало нам повесить на хвост свору Человеколюба, - сказал лорд Феррин, решительно не обращая внимания на нож у своей шеи.

Он даже взял со стола салфетку и аккуратно промокнул ей тонкие губы.

- Это называется патовая ситуация.

- В задницу твои шахматы! - оскалившись, заявил названный Кортом. - Доской по голове - лучший способ выиграть.

- Не забывайся.

Пока они препирались, у Кегнита потемнело в глазах. Легкие разрывались от нехватки кислорода.

- Хаос! - выругался Корт и со злостью ударил кулаком в стену.

Раздался внушительный хруст.

Круглоголовый убийца присовокупил еще пару более крепких ругательств - прежде чем, наконец, ослабил хватку. Ноги Кегнита снова обрели опору, а в легкие проник воздух.

В котором так и не начало вонять серой.

Он попытался что-то сказать, но парализованные стальными пальцами Корта связки пока не слушались, и издать вышло только невнятное сипение.

- Похоже, у нас все карты на столе, - заметил Генри. - Так может, пришло время объясниться? Без драматических жестов?

Граф Тассел, который, безусловно, не был никаким графом Тасселом, выразительно посмотрел на Кегнита, затем на свою кисть, пришпиленную к столешнице. Все на что хватило Кегнита - скривить в усмешке побелевшие губы. Тогда Ришье Малиган кивнул, взялся за рукоять вилки и, напрягшись, выдернул ее из столешницы. На пробитой зубцами замше перчатки не выступило ни пятнышка крови.

Потому что руки из глины не кровоточат.

Глава 8

РАЗГОВОР, ПОДСЛУШАННЫЙ ГУЛЕМ

(Сет и Моргана)

В ночи уныло и жалобно выли волки, жалуясь на неудачную охоту и голод. Луна висела в бездонном черном небе, словно приклеенная. Такая огромная, что не составляло труда разглядеть на ее светящемся лике моря и океаны, впадины и ложбины.

Ряды могильных знаков, увенчанные на старый манер - неуклюже сколоченными, а когда и просто связанными из веток квадратами - уходили вдаль. До Реформы квадрат почитался мессианской церковью за символ истинной веры; его угловые точки символизировали четыре Башни, возведенные из праха Архангелов, сражаясь с Шестью Герцогами.

Некоторые квадраты развалились, никого более на защищая и не распугивая.

Похоже, поблизости не было никакого поселения - только огромное кладбище - заброшенное, неухоженное, ветшающее. Скорее всего, одно из военных кладбищ времен схватки двух Герцогов - Белого и Багрового. Багровым герцогом иногда называли Роланда Дюфайе. Вообще, лютецианская революция присвоила ему титул-прозвище Республиканский герцог, но прозвище не прижилось. Зато Багровым - цвета запекшейся крови - потомственный дворянин Дюфайе стал буквально за несколько дней. Когда кнутом, виселицами и железной рукой приводил в порядок армию Лютеции…

Лунный свет ложился на покосившуюся старую часовню. Венчавший ее шпиль покосился, и торчал под углом, словно сломленный прошедшими годами и усталостью. Он словно указывал на развалины склепа - единственного здесь. Наверное, спешно соорудили усилиями полковых инженеров, чтобы похоронить какого-нибудь родовитого и чрезмерно пафосного аристократа-военачальника, заявившего в предсмертной горячке, будто хочет лежать рядом со своими солдатами.

Вряд ли сейчас лежит.

Характерные царапины на камнях, обрамлявших выдранный с корнем, с наличниками дверной проем, трудно было спутать с чем-то еще помимо когтей гуля. От простых солдатских могил тварь отогнали священные знаки, но над склепом погибшего нобиля вместо оберегающего символа возвели какой-то нелепый монумент, предназначенный жирно намекать на мужество и героизм павшего. Надо думать, трупоед отдал должность и тому и другому, дробя в своей гнилой пасти иссохшие мощи и перетирая их в кашицу.

Тишина.

Иногда в тишине слышалось зловещее всхрапывание черных жеребцов-магиматов, привязанных у склепа. Если уж быть откровенным, больше похожее на утробное рычание хищника. Твари, загнанные сложной магией в тела лошадей, не жаловали своего нынешнего грума…

Там, за часовней и склепом, по-настоящему начиналось кладбище. Там были мертвенно лунный свет, сбитые квадраты и могилы - целые и развороченные. К некоторым подобрались наиболее выносливые гули, способные выносить мессианскую ауру, аккуратные периметры других явно хранили знакомство с лопатой. Не иначе как наведывались за ингридиентами и катаалами могильные воры, работающие на алхимиков и некромантов. Будь кладбище поновее, можно было бы предположить и работу Блеклых пастырей - бродячих колдунов, подымающих трупы, чтобы сдавать в наем на несложную работу, но за век с лишним солдаты, лежащие под слоями дерна, перегноя и опавшей хвои, уже слишком истлели и не годились для анимации. Чтобы заставить кости скелета двигаться, должна сохраниться плоть, их объединяющая, а рассыпавшийся от времени скелет даже бренчать не заставить без дорогостоящего ритуала.

Кладбище утыкалось под бок густому мрачному лесу, ночью, казалось, источавшему леденящую, сумрачную ненависть, вызванную жалкими попытками смертных оставить знаки своего присутствия на его опушке. Лес давно бы мог поглотить солдатский погост, но иррациональная природа кладбища останавливала его.

После массовых баталий, когда раненные и трупы разобраны сражавшимися сторонами полковые колдуны-магеармы проводят над останками павших сложные ритуалы, мешающие им восстать после смерти, а капелланы освещают землю, делая ее недосягаемой для темных сил, выбирающихся наружу такими вот ночами. Никому не нужна армия мертвецов, которая в один прекрасный день решит подняться, чтобы сожрать все живое в округе.

Увы, со временем все приходит в негодность - дерево гниет, камень рассыпается, магия выветривается… Коль скоро освященная земля перестала гореть под ногами гулей, погост свой срок отбыл.