Оказалось, что эти люди больны странной болезнью. Поскольку никто из family doctor не изучал её ни в университете, ни в колледже, и не мог им помочь, я снова занялся учёбой, и через пять лет, в возрасте пятидесяти четырёх лет стал психиатром.
Мои пациенты, в большинстве своём, были единственными уцелевшими в своих семьях. Я убедился, что, независимо от происхождения и пережитого, все — и те, кто был в ГУЛАГЕ, и те, кто пережил атомный взрыв, и заключенные Освенцима — у них у всех, если они были единственными, уцелевшими в семье, вырабатывался один и тот же симптом: чувство вины. Они чувствовали свою вину перед своими убитыми родителями, детьми, братьями и сёстрами из-за того, что не разделили их судьбу. Они не совершили никаких других преступлений — ни у кого не отняли хлеба, никого не столкнули с нар… Жили — и это был единственный совершённый ими грех, который они не могли себе простить.
Эту болезнь получила в медицине название surviror's sindrom. Синдром уцелевших.
Я стал специалистом по этой болезни. Другие врачи стали присылать ко мне пациентов, и через мой кабинет прошли сотни больных.
Я стал специалистом по болезни уцелевших с самой, может быть, самой большой практикой во всей Канаде.
Одних я вылечил довольно быстро, других через несколько лет, некоторых веду до сих пор. (Вылечил? Разве что только помог примириться с собственным прошлым). Есть у меня ещё несколько пациентов, в основном это женщины, еврейки, с похожей биографией, из больших семей из Польши, из маленьких местечек, пережившие гетто и концентрационные лагеря. В их рассказах появляется сначала война, а после неё возвращение домой.
В их рассказах о возвращении есть несколько повторяющихся подробностей: колодец, перина, чайная ложечка…
«Я ничего от них не хотела, только прикоснуться к колодцу, к которому прикасалась моя мама». «Я хотела иметь хотя бы чайную ложечку моей матери, одну-единственную ложечку, ничего больше». Но дома были заняты, все ложечки давно разобраны, из колодца черпали воду чужие люди, которые отнеслись к ним с удивлением и недоброжелательностью.
Они выехали из этих маленьких местечек в Канаду, и в течение сорока лет жили с синдромом уцелевших. Недавно моя ассистентка привезла несколько пациенток в Польшу — впервые после того, как закончилась война. Они присмотрелись к своим Новым Дворам и Глинникам. Заметили, что они ещё меньше и беднее, чем те, что сохранились у них в воспоминаниях. Обменялись несколькими ничего не значащими фразами с местными жителями. Уверили их, что приехали не за ложечками. С удовлетворением убедились, что их канадская одежда несравненно лучшего качества, чем у местных жителей Потом прикоснулись рукой к колодцу и вернулись в Канаду. Вернулись успокоенные, так же, как и моя пациентка, которая поехала в Хиросиму впервые после взрыва бомбы. Не знаю, почему они возвращаются выздоровевшими — и Хидеко из Хиросимы, и Любка из Келецчизны.
Я это не могу понять, да и не пробую себе это объяснить. Просто радуюсь, что они освободились от этого, вот и всё. А по поводу одежды — тут всё просто. Они в течение сорока лет были тщательно одеты. Должны были быть подкрашены, хорошо одеты, энергичны и здоровы. Должны великолепно выглядеть, чтобы не идти налево, если снова будет какая-нибудь селекция.
РАББИ ДОВ:
Те, что спаслись от Гибели, посещают консервативную синагогу. Если вообще примыкают к какой-нибудь, если, пережив Освенцим, не утратили веры.
Нас не удивляет, впрочем, что многие её утратили. Удивляет скорее то, что многие её сохранили, несмотря на Освенцим
Их родившиеся в Канаде дети — прихожане нашей реформистской синагоги.
(От традиционных течений иудаизма мы отличаемся только толкованием происхождения Торы. Те течения ведут Тору прямо от Бога, который продиктовал её Моисею. Мы же считаем, что это люди записали Тору согласно тому, как они понимали Бога, отвечая на Его призыв).
Уцелевшие примкнули к консервативной синагоге потому, что были связавны с ней всегда — в прежнем доме в польском местечке, в Восточной Европе.
Их дети отошли от этой синагоги, потому, что хотели отделиться от своих родителей, от их давнего польского дома.
Уцелевшие воспитывали своих детей в атмосфере эмоционального шантажа и финансовой поддержки.
Шантаж был обременителен — к людям, пережившим геноцид, нужны были особое внимание и терпимость, а поддержка была щедрой — люди, которые выжили, хотели обеспечить детей всем, чего они сами были лишены: образованием, учёными званиями и положением в обществе.
Когда молодые люди получили высшее образование и положение в обществе, они, прежде всего, постарались освободиться от влияния своих родителей. (Я сам потратил немало времени, чтобы помочь им осуществить это стремление к свободе.). А освободившись, они порывали со всем этим сковывающим восточноевропейским багажом нищеты и унижения.
Дети уцелевших сейчас вступают в средний возраст. В этом возрасте люди начинают искать свои корни. Дети уцелевших знают, что их корни в Польше, и что Мендель из Коцка им несравненно ближе Ханы Арендт, но их дорога к Менделю из Коцка проходит не через Коцк, а через Израиль… Польша — это память об отверженности.
А Израиль это значит жить так, как живут другие, в нормальном современном мире.
Я родился в Ясле, войну пережил в лагере на Алдане, после войны жил в Сосновце. К бармицве подготовился сам, потому что мои родители были ужасно левые, и мать демонстративно не пришла на этот традиционный обряд. Сразу после моей бармицвы был погром в Кельцах. Матуру я сдавал в Швеции, высшее образование получил в Англии, теперь я раввин в Канаде.
Моя мать живёт в Гётеборге. Иногда она приезжает ко мне, а возвращаясь домой всегда ошибается и говорит: — Ну, пора возвращаться домой в Сосновец.
Она живёт в Швеции уже сорок лет, была у меня десятки раз, и в Лондоне, и в Торонто и никогда ещё не вернулась домой в Гётеборг. — Возвращаюсь в Сосновец — каждый раз говорит она.
АРНОЛЬД:
Завтра четверг. Завтра, во время молитвы в синагоге, раввин вызовет моего племянника, сына брата моей жены для чтения Торы, и сообщит собравшимся, что парень женится. Потом даст ему несколько советов и благословит его на новом жизненном пути.
Отец мальчика должен во время этого торжества носит тефилим, но брат моей жены редко бывает в синагоге, и не помнит, что и как налагается во время молитвы.
Я пришёл и показал ему, что тефилим помещается на лбу, над мозгом, и на руке со стороны сердца, ибо тогда весь мозг и сердце поверяются Богу. (В тефилим — маленьких кожаных коробочках находится молитва Шема, Исроэл — слушай, Израиль — первые слова, с которыми еврей просыпается, и последние, с которыми он закрывает глаза для сна или навеки).
Чтение Торы проводится во всех синагогах мира три раза в неделю — в понедельник, в четверг и субботу.
Когда-то, давным-давно, в большинстве польских местечек проходили торги, поэтому раввин использовал то, что евреи приезжали изо всех околиц для торговли, и именно в эти дни собирал их на молитву. Поэтому брат моей жены, один из крупнейших бизнесменов во всём Торонто, наложит завтра тефилим. И поэтому его сын будет завтра вызван для чтения Торы.
Потому, что завтра четверг.
Потому, что когда-то, давным-давно, в каких-то маленьких польских местечках жили евреи.
