Но колокольчики звякали еще далеко; в его распоряжении было пока что немало времени. Дэниельс откинулся в кресле и замер, вглядываясь в холмистую даль. И холмы сдвинулись с мест и стали меняться у него на глазах.

Когда это произошло впервые, он испугался до одури. Теперь-то он уже немного привык.

Он смотрел – а холмы меняли свои очертания. На холмах появлялась иная растительность, диковинная жизнь.

На этот раз он увидел динозавров. Целое стадо динозавров, впрочем не слишком крупных. По всей вероятности, середина триасового периода. Но главное – на этот раз он лишь смотрел на них издали, и не больше. Смотрел с безопасного расстояния, на что походило давнее прошлое, а не ворвался в самую гущу событий прошлого, как нередко случалось.

И хорошо, что не ворвался, – ведь его ждали домашние дела.

Разглядывая прошлое, Дэниельс вновь и вновь терялся в догадках: на что же еще он способен теперь? Он ощущал беспокойство – но беспокоили его не динозавры, и не более ранние земноводные, и не прочие твари, жившие на этих холмах во время оно. По-настоящему его тревожило лишь существо, погребенное в глубине под пластами известняка.

Надо, непременно надо рассказать об этом существе людям. Подобное знание не может, не должно угаснуть. Тогда в грядущие годы – допустим, лет через сто, если земная наука достигнет таких высот, чтобы справиться с задачей, – можно будет попытаться понять, а то и освободить обитателя каменных толщ.

Надо, разумеется, надо оставить записи, подробные записи. Кому, как не ему, Дэниельсу, позаботиться об этом? Именно так он и делал – день за днем, неделя за неделей отчитывался о том, что видел, слышал и узнавал. Три толстые конторские книги уже были от корки до корки заполнены аккуратным почерком, и начата четвертая. В книгах все изложено со всей полнотой, тщательностью и объективностью, на какие он только способен.

Однако, кто поверит тому, что там написано? Еще важнее – кто вообще заглянет в эти записи? Более чем вероятно, что им суждено пылиться где-нибудь на дальней полке до скончания веков и ничья рука даже не коснется их. А если кто-нибудь когда-нибудь и снимет книги с полки и не поленится, стряхнув скопившуюся пыль, перелистать страницы, то разве мыслимо, чтобы он или она поверили тому, что прочтут?

Ясно как день – надо сначала убедить кого-то в своей правоте. Самые искренние слова, если они принадлежат умершему, к тому же умершему в безвестности, нетрудно объявить игрой больного воображения. Другое дело, если кто-то из ученых с солидной репутацией выслушает Дэниельса и засвидетельствует, что записи заслуживают доверия: тогда и только тогда все записанное – и том, что происходило в древности на холмах, и о том, что скрыто в их недрах, – обретет силу фактов и привлечет серьезное внимание будущих поколений.

К кому обратиться – к биологу? К невропатологу? К психиатру? К палеонтологу?

Пожалуй, не играет роли, какую отрасль знания будет представлять этот ученый. Только бы он выслушал, а не высмеял. Это главное – чтобы выслушал, а не высмеял.

Сидя у себя на веранде и разглядывая динозавров, щиплющих траву на холмах, человек, умеющий слушать звезды, вспомнил, как однажды рискнул прийти к палеонтологу.

– Бен, – сказал шериф, – что-то тебя не туда занесло. Не станет этот

Дэниельс красть у тебя кур. У него своих хватает.

– Вопрос только в том, – откликнулся Адамс, – откуда он их берет.

– Ерунда, – сказал шериф. – Он джентльмен. Это сразу видно, едва заговоришь с ним. Образованный джентльмен.

– Если он джентльмен, – спросил Адамс, – тогда чего ему надо в нашей глуши? Здесь джентльменам не место. Как переехал сюда два не то три года – назад, с тех самых пор пальцем о палец не ударил. Только и знает, что шляться вверх да вниз по холмам…

– Он геолог, – сказал шериф. – Или по крайней мере интересуется геологией. Такое у него увлечение. Говорит, что ищет окаменелости.

Адамс насторожился, как пес, приметивший кролика.

– Ах, вот оно что, – произнес он. – Держу пари, никакие он окаменелости не ищет.

– Брось, – сказал шериф.

– Он минералы ищет, – продолжал Адамс. – Полезные ископаемые разведывает, вот что он делает. В этих холмах минералов невпроворот. Надо только знать, где искать.

– Ты же сам потратил на поиски уйму времени, – заметил шериф.

– Я не геолог. Геолог даст мне сто очков вперед. Он знает породы и всякое такое.

– Не похоже, чтобы Дэниельс занимался разведкой. Интересуется геологией, вот и все. Откопал каких-то окаменелых моллюсков.

– А может, он ищет клады, – предположил Адамс. – Может, у него карта есть или какой-нибудь план?

– Да черт тебя возьми, – вскипел шериф, – ты же сам знаешь, что кладов здесь нет и в помине!

– Должны быть, – настаивал Адамс. – Здесь когда-то проходили французы и испанцы. А уж они понимали толк в кладах, что французы, что испанцы. Отыскивали золотоносные жилы. Закапывали сокровища в пещерах. Неспроста в той пещере за рекой нашелся скелет в испанских латах, а рядом скелет медведя и ржавый меч, воткнутый точнехонько туда, где у медведя была печенка…

– Болтовня, – сказал шериф брезгливо. – Какой-то дурень раззвонил, а ты поверил. Из университета приезжали, хотели этот скелет найти. И выяснилось, что все это чушь собачья.

– А Дэниельс все равно лазит по пещерам, – возразил Адамс. – Своими глазами видел. Сколько часов он провел в пещере, которую мы зовем Кошачьей Берлогой! Чтобы попасть туда, надо забираться на дерево.

– Ты что, следил за ним?

– Конечно, следил. Он что-то задумал, и я хочу знать что.

– Смотри, как бы он тебя не застукал за этим занятием, – сказал шериф.

Адамс предпочел пропустить замечание мимо ушей.

– Все равно, – заявил он, – если тут у нас и нет кладов, то полным-полно свинца и цинка. Тот, кто отыщет залежь, заработает миллион.

– Сперва отыщи капитал, чтоб открыть дело, – заметил шериф.

Адамс ковырнул землю каблуком.

– Так, стало быть, он, по-вашему, ни в чем не замешан?

– Он мне говорил, что у него у самого пропадали куры. Их, верно, утащила лиса. Очень даже похоже, что с твоими приключилось то же самое.

– Если лиса таскает у него кур, – спросил Адамс, – почему же он ее не застрелит?

– А это его не волнует. Он вроде бы считает, что лиса имеет право на добычу. Да у него и ружья-то нет.

– Ну, если у него нет ружья и душа не лежит к охоте, почему бы не разрешить поохотиться другим? А он, как увидел у меня с ребятами ружьишко, так даже не пустил нас к себе на участок. И вывесок понавешал: «Охота воспрещена». Разве это по-соседски? Как тут прикажете с ним ладить? Мы испокон веку охотились на этой земле. Уж на что старый Эймос был не из уживчивых, и тот не возражал, чтобы мы там постреляли немного. Мы всегда охотились, где хотели, и никто не возражал. Мне вообще сдается, что на охоту не должно быть ограничений. Человек вправе охотиться там, где пожелает…

Шериф присел на скамеечку, врытую в истоптанный грунт перед ветхим домишком, и огляделся. По двору, апатично поклевывая, бродили куры; тощий пес, вздремнувший в тени, подергивал шеей, отгоняя редких осенних мух; старая веревка, натянутая меж двумя деревьями, провисла под тяжестью мокрой одежды и полотенец, а к стенке дома была небрежно прислонена большая лохань. «Господи, – подумал шериф, – ну неужели человеку лень купить себе пристойную бельевую веревку вместо этой мочалки!..»

– Бен, – сказал он, – ты просто затеваешь свару. Тебе не нравится, что Дэниельс живет на ферме, не возделывая полей, ты обижен, что он не дает тебе охотиться на своей земле. Но он имеет право жить, где ему заблагорассудится, и имеет право не разрешать охоту. На твоем месте я бы оставил его в покое. Никто не заставляет тебя любить его, можешь, если не хочешь, вовсе с ним не знаться – но не возводи на него напраслину. За это тебя недолго и к суду привлечь.

…Войдя в кабинет палеонтолога, Дэниельс не сразу даже разглядел человека, сидящего в глубине комнаты у захламленного стола. И вся комната была захламлена. Повсюду длинные стенды, а на стендах куски пород с вросшими в них окаменелостями. Там и сям кипы бумаг. Большая, плохо освещенная комната производила неприятное, гнетущее впечатление.