С интересом будет рассматривать офицер тренажеры для подготовки к прыжкам: деревянные грубо сколоченные монстры… Чему на них можно было научить?..

Больше всех повезло взводу, охранявшему дома советских специалистов. В первую же ночь к прибывшим в микрорайон десантникам началось паломничество соотечественников. Женщины несли апельсины, продукты, сладости. Встречали лучше родных. Кто знает, как сложилась бы судьба советских специалистов, не подоспей вовремя наши. Слухи ходили самые невероятные.

Степанов с легкой завистью смотрел, как устроились солдаты в одном из домов микрорайона. Благоустроенная квартира, в комнатах чистенько и тепло. Есть даже вода, удобства. Не то, что на аэродроме.

Вернулись в лагерь заполночь. Терентьев, Батурин и солдаты бодрствовали, не могли согреться в палатке. Алексей нашел на ощупь в темноте свой матрас, прилег.

— У тебя есть сигарета? — толкнул в бок Терентьев.

Курево кончилось. Днем Степанову подарил летчик пачку «Памира». Это было целое богатство. Им старший лейтенант и поделился в темноте по-братски. Покурили, повздыхали. Представили, как там сейчас в Союзе. В квартирах елки, столы ломятся… Тепло и уютно. Собрались близкие люди, родные. Музыка, песни, смех. За окнами поскрипывает снежок под ногами запоздалых прохожих…

Эти строчки, произнесенные вслух Степановым, резанули по самому сердцу.

— Ты, что ли сочинил? — насторожился в темноте Батурин.

— Ну я… — признался Алексей. — Когда-то в суворовском баловался. Да кто в том возрасте не брался за перо?..

— Тебе писать надо, смотри, как получается…

Степанов лишь иронически хмыкнул. Развелось поэтов… Простое движение души, продиктованное вспыхнувшей ностальгией.

Так для Алексея и его друзей начался НОВЫЙ, 1980 год. Уже пoшли слухи о близком выводе войск. Свою задачу десантники выполнили блестяще. И думали, на этом все закончится. Им посулили засчитывать год службы за два, платить два оклада. Чтобы не размениваться на различные «пыльные», «высокогорные»… Наверное, в Афганистане надо было еще платить и за отдаленность, «за дикость»… Все надеялись на скорое возвращение, поэтому обещанным льготам почти не обрадовались.

Со временем стали потихоньку обживаться. Подвели свет к палатке. Нашли печку без трубы и колосников. Прапорщик Батурин с солдатами Мартыновым и Седовым сумел выйти из затруднительного положения. Из кирпичей, найденных на развалинах, соорудили дымоход, придумали, как обойтись без колосников. Ос-тавалось решить одну проблему: чем топить?

В тылах выдавали по ведру угольных брикетов. Но прежде надо было еще чем-то растапливать печку. Стали промышлять и уголь, и дрова. Степанов шел с солдатами в тылы, «заговаривал зубы» прапорщику, выдававшему топливо. А Мартынов с Седовым тем временем успевали набрать и незаметно утащить угля на ведерко больше.

По ночам у печки дежурили. Но это не помогало. Уголь не хотел гореть ни в какую. «Вот если бы дровишек… — вздыхал главный истопник Батурин. — Да где их достанешь? В городе на вес продаются. Не на кубометры, а на килограммы…»

Потом донесла разведка: в крытом брезентом прицепе хранятся деревянные чурбаки. Чьи они, всем было ясно. В палатке командира дивизии топили исключительно дровами. Но так как прицеп был большой да и забит чурками под завязку, то решили по совести: и на палатку комдива хватит, и на их. Посему ночью спланировали вылазку. «Возьмем немного, хватит и начальству. Учитывая, что печкой нас обошли, будет справедливо», — резюмировал Батурин. Степанов с Терентьевны поддержали. Дождавшись темноты, расшвартовали брезент. Распределили обязанности. Терентьев, осторожный от рождения, в прицеп лезть наотрез отказался: «Как бы чего не вышло». «Черт с тобой, — согласился Алексей. — Станешь на «шухере». А Мартынов с Батуриным и Седовым пусть таскают в палатку. Да не напрямую, а по кругу. Мимо зенитчиков…» И полез в прицеп.

Утащили несколько увесистых чурок. Опять наглухо зашнуровав на прицепе брезент, собрались в палатке. Степанова и Терентьева начал разбирать смех, но на ниx цыкнул Батурин: «Ржете, как жеребцы. Зайдет кто — возьмут с поличным. И прощай наши дровишки». Офицеры примолкли, но то и дело кто-нибудь из них, встретившись взглядом друг с другом, внезапно прыскал в ладонь и отворачивался в сторону, пряча улыбку. Зато остальным было не до смеха. Они обсуждали, когда взяться за распиливание чурбаков. Порешили перенести мероприятие на день: ночью можно привлечь внимание.

Сказано — сделано. К обеду дровишки были аккуратно сложены на приступке рядом с входом в палатку. Следующей ночью было тепло. Но через два дня их «засекали». Заглянул прапорщик из «комендачей». Нагловатый был парень, бесцеремонный. «А, вот кто из прицепа ворует дрова!» — обрадовался пришедший, увидев маленькую поленницу. Батурин от неожиданности только рот открыл. СЛОВНО громом поразил его нежелательный визит. Спохватившись, по обыкновению выпучил глаза и с пеной у рта начал отстаивать дровишки, но коллега был неумолим. Пришлось вернуть. И опять начали думать, как же быть.

Позже привезли капельницы. Теперь уже хватило и на палатку Алексея. К новой печке быстро приноровились. Оказалась она очень удобной. Не беда, если когда-нибудь «фукнет» и обдаст все вокруг сажей. Надо чаще чистить. Зато тепло и удобно. Соляр рядом. Залил в бачок, и пять часов отдыхай. Кончилось горючее — еще сходил набрал. Потом и на соляр наложили лимиты. Кран емкости стали запирать на замок. Но здесь уже было проще. Ключи хранились у солдата или прапорщика из комендантской роты. А с ними жители палатки успели навести мосты.

Первая зима в Кабуле была недолгой, но суровой. Пришлось хлебнуть лиха. Раньше никто бы и не подумал, что при минусовой температуре можно мыться в палатке, когда в ее углах лежит снег. Со временем привыкли. А «дома» — дома даже было уютно. Особенно это чувствовали, возвратившись после ночного патрулирования или проверки боевого охранения. Выезжали по семь-восемь раз в месяц. А то и больше. Каждую из таких ночей приходилось десяток раз стоять под дулами автоматов афганцев. И, конечно жe, вернувшись в свою палатку, каждый чувствовал себя в ней, как в раю. Когда начались дожди, брезентовое жилище деcaнтников стало для них самым желанным сухим и теплым островком в лагере.

Свой полевой быт разнообразили, как могли. Однажды забегает Степанов из рабочей палатки перед обедом «домой». Уже у входа его настораживает специфический непонятный запах. Откидывает полог и видит: на печке сковородка, а в ней консервы. «Дурьи головы, кто же их жарит?» — спрашивает со смешком у Терентьева и Батурина. Те смотрят на него серьезно и с сожалением. Предлагают: «Попробуй». Алексей нe отказывается. Берет вилку, подцепляет бурую кассу. «А что, съедобно, — соглашается, — но кто из вас додумался?» «Я! — гордо отвечает Терентьев. — Помнишь, сомалийцы у нас учились? По вечерам в общежитие войти нельзя было. Селедку жарили…» «А лягушек вЫ еще, как французы, не пробовали? — язвит старший лейтенант. — Или сушеного скорпиона? С пивом вместо рака…» Этого уже Батурин стерпеть не может. Пиво его страсть. Он посылает Степанова от всей души и как можно дальше. Тот, усмехаясь, топает к своим документам и расчетам. Но на душе у офицера весело.

Потом появился в палатке баян. А вместе с ним и гости. Рембатовцы, прознав, что Алексей умеет играть, часто приглашали его к себе. Инструмент у них был, но все дело стало за баянистом. Вот офицер и выручал время от времени хороших знакомых. Сядут вечерком в палатке, заиграет старший лейтенант, и пойдут воспоминания. Что тебе японский магнитофон… Разве сравнится его запись со своей родной русской песней!