— Залегли, — прокомментировал кто-то из солдат, наблюдавших рядом за высадкой. — Ну, теперь держись…

— Алешка, — окликнул сзади прапорщик Кожанов.

— Ну? — повернулся к нему Степанов.

— ТЫ сегодня ночью едешь в боевое охранение?

— А что?

— Давай вместе. Подскочим ночью к кишлаку, врежем пару очередей. Афганцы ответят. Ну, мы тогда им и покажем… А в штабе скажем, нас афганцы первые обстреляли… Идет?

— Слушай, однако ж… Олег… — Степанов старался казаться спокойным, хотя в груди у него все кипело. — Мне мои офицерские погоны еще не жмут. Может, там и есть бандиты. Да наверняка их в кишлаке немало. А сколько ни в чем не виновных людей? И так по всем им, без разбора? А потом ты знаешь, кто убил Алешку Медведя? Знаешь? Сегодня убили Медведя, а завтра кого? Тебя? Меня? Батурина? Ведь за тех, кого мы по ошибке уложим, думаешь, мстить не будут?

— А-а! Что с тобой говорить! — махнул рукой Koжанов. — Или ты очень сильно идейный, или просто дурак.

Олег такие слова мог позволить себе — они со Степановым были ровесниками и находились в добрых отношениях. А в Афганистане все становится куда более проще.

«Недоросль, Нафаня», — в шутку называл иногда Алексей Кожанова. Тот не обижался. Ему было все нипочем. На голову выше Степанова, рано начавший лысеть, Олег в то же время оставался мальчишкой и забиякой. Любил побалагурить, в шутку позадираться — ему все сходило с рук. Но в эти минуты Степанов не мог простить Кожанову и всем тем, кто был с ним вместе в палатке, тризны, невольным свидетелем которой он стал. Офицер еще не представлял Медведя убитым. А эти уже выпили за его упокой. Быстро же они…

В палатке никого не было. Мартынов и Седов уехали с Медведем и Ласкиным. Вернутся уже без Алешки. В том, что они живы, Степанов не сомневался — сведения точные: погибли только Медведь и еще один десантник. Не из штаба. Что ж, приедут, расскажут…

Терентьев, Батурин и остальные солдаты тоже где-то пропали. Степанову никого не хотелось видеть в эти минуты и в то же время он подсознательно желал, чтобы кто-нибудь пришел. Было невыносимо одиноко.

Прилег и задумался. Затем, вспомнив об автомате, ощупью нашел его и не глядя сунул под матрас в изголовье. Так он делал и ночью. Это был своего рода тактический ход. Всегда оружие враг ищет у спящего под головой. Подобное не раз видел в фильмах. Ну и пусть ищет и найдет. Но пистолет, он-то под боком, у бедра. Его можно нащупать самым незаметным движением руки, а там — дело техники. В ближнем бою пистолет незаменим.

Откуда такие предосторожности? Палатка, где жил Степанов с товарищами, стояла на самом краю штаба. И хоть метрах в двухстах начиналось расположение артиллеристов, это еще ничего не значило. «На войне как на войне» — старая известная латинская поговорка для военного человека говорила о многом. Притом ходили слухи, что афганцы когда-то за одну ночь вырезали ни одну тысячу англичан. Конечно, у десантников надежное охранение. Но душманы у себя дома. А на родине все помогает. И своя пусть даже в конец раскисшая от дождей земля, и своя пусть даже самая темная и ненастная ночь…

В углу палатки стоял приемник, снятый с походной машины. На какую-нибудь радиостанцию в Союзе настроиться было непросто, а вот на различные «голоса» — пожалуйста. Подсоединив провод к клемме аккумулятора, Алексей покрутил эбонитовую ручку. Плеснулась азиатская музыка, кто-то заунывно тянул непонятные слова непонятной песни. Затем зачастил захлебывающийся от восторга голос диктора. Тоже не поймешь, на каком языке. И вдруг отчетливая русская речь. Говорила женщина:

«Над аэродромом в Кабуле постоянно барражируют советские военно-транспортные самолеты. Одни прибывают с новым пополнением, другие увозят солдатские гробы. Повстанцы сегодня захватили хлебозавод в афганской столице, телецентр. Бои идут по всему городу. Советские войска несут огромные потери. Восстание охватило многие провинции. Советскому правительству все труднее и труднее объяснять матерям убитых в Афганистане солдат, что их сыновья «погибли при исполнении служебных обязанностей». Эта сухая казенная фраза уже не удовлетворяет родных и близких…»

«Собаки, сволочи», — скрипнув зубами, Алексей сорвал с клеммы аккумулятора провод. Приемник смолк. «Какие самолеты, какое новое пополнение, какие гробы? Убит Медведь и еще один солдат — сам видел у оперативного дежурного сводку…

Вертолеты уже не взлетали. Аэродром затих. Стрельба в Кабуле тоже стала реже.

Завтра прилетит самолет со свежими газетами. Степанов в «Правде» прочитает маленькую официальную заметку, где будет заявлено, что ни одно советское подразделение не принимает участия в боевых действиях. Взбешенный, Алексей изорвет в мелкие куски газету и будет ругаться самой последней площадной бранью — в этот день он увидит Медведя в неструганном тесном гробу с полузакрытыми глазами. Закрыть их так никто и не решится…

С проверки боевого охранения Степанов вернулся за полночь. Выезд прошел без происшествий, не считая маленького нюанса. На пути к левофланговой роте БТРД был обстрелян своим же часовым. Алексей не знал, что в нескольких сотнях метров от позиций в арыке выставлен секретный пост. Машина уже миновала его, когда часовой вдруг спохватился и дал очередь в корму. Пули горохом ударили по броне, никому не причинив вреда.

— Разворачивай, — приказал механику-водителю офицер, — подъедем к нему. Не может свой «бэтээр-дэ» отличить, что ли…

Зажав правый рычаг до упора, солдат крутанул машину на месте.

— Только потихоньку… Остановись… помигай фарой, а то он с испугу и в лоб нам засветит, — командовал Степанов.

Часовой понял свою оплошность. Сначала нерешительно выглянул из арыка, затем, оскальзываясь в грязи, вылез на дорогу. Взяв автомат наизготовку, медленно подошел к машине, стараясь держаться у самого края пространства, вырванного из тьмы светом фар.

— Иди, иди…. не бойся, — выглянул в откинутый люк Алексей.

— Пароль! — крикнул часовой, ни на миг не опуская автомат.

— Так спрашивай, что, совсем уже…

— Пять! — спохватился десантник.

— Одиннадцать…

На каждую ночь в лагере назначался цифровой пароль. Число было не более двадцати. В эту ночь паролем служила цифра «шестнадцать». В сумме шестнадцать — запрос и отзыв.

— Ты что это, друг, проспал?

— Дать бы ему в лоб… — вмешался механик-водитель. — Влупил по своим. Хорошо, что мы на «бронике».

— Да ладно, — прервал «водилу» офицер. — Бывает всякое. Спасибо, все обошлось.

— Виноват, — ответил часовой и, опустив голову, отвернул ее чуть вправо, в сторону от света.

«Ну, пацан, точный пацан», — подумал о солдате Степанов.

Грязный, виноватый, часовой больше вызывал сочувствие, чем неприязнь. Сколько им, беднягам, доставалось в этом Афганистане. Уже два месяца, как батальон не выходил из боевого охранения. Службу несли круглосуточно. Ночью две третьих на позициях, одна отдыхает. Как на войне. А что такое сидеть часами в окопе — в грязи, в холоде, в сырости… Степанов видел, как отдыхали десантники, свободные от службы. Лежат в палатке в покат на брезенте, расстеленном прямо на земле. В «десантуре», лишь сняв сапоги. И грязные, истертые в мозоли ноги обращены в сторону «полариса». Раскаленный до красна, он грозно рычит, клокочет, того и гляди, что вот-вот взорвется. Говорят, такие случаи бывали. А палатки, те загорались от них не раз.

«Поларис» — чисто армейское изобретение. Рассказывали, придумали их танкисты еще в Союзе. Это такая длинная труба, устроенная на приваренной металлической подставке. Где-то в метре от земли в ней просверлены дырки. У основания приделан патрубок для заливки соляра. Верхний конец «полариса» выходит в отверстие в крыше палатки. Торчит, как ракета на стартовой позиции. Отсюда шутники и окрестили изобретение весьма своеобразно.

Система приводилась в действие очень просто. В патрубок заливался соляр почти до самых отверстий. Затем в одну из дырок просовывалась бумага или тряпка и поджигалась. Соляр начинал гореть. Вскоре труба раскалялась. Все было бы ничего. Но от частых нагреваний и охлаждений трубы деформировались, порой даже уrpoжающе… Была еще одна особенность, связанная с серьезной опасностью. Это если кто-то из солдат спутает соляр с бензином или авиационным керосином. Тут уж последствия могли быть самыми непредсказуемыми. У самоходчиков дневальный залил в «поларис» воду. Горящий соляр выплеснулся, занялась палатка. По счастливой случайности никто не пострадал. Но палатка сгорела дотла. Подойти к ней было невозможно, так как начали стрелять в магазинах патроны. Хорошо еще, что гранаты хранились без запалов. Не взорвались.