– А что, если да? – Машка вдруг взорвалась. – Что, если да?

Андрей сглотнул слюну. Он изо всех сил старался теперь встретить новость как мужчина. В конце концов, Машку он любил. И когда-нибудь, пусть и очень нескоро, это всё равно бы случилось. Где-то в глубине таилась к тому же мысль о маме, которая, конечно же, поможет. Не оставит же она своего собственного внука. И эта мысль поддержала его, как ничто другое. Андрей вздохнул и почесал подбородок уже спокойнее. Пожалел, что щетина растет так неохотно.

– Ну, значит, заведем спиногрыза, – сказал он и покровительственно обнял её за плечи. И тут же подумал, что, кажется, голос прозвучал твёрдо, как надо.

Машка смотрела на него недоверчиво, словно ожидала совсем другой реакции. И он весь раздулся от гордости. Ему стало почти весело.

– А что, моя мать мечтает о внуках! Она, правда, скажет: "Съездил к морю, блин. Привез улов!" Но всё равно обрадуется, – Андрей рассмеялся. Потом снова достал платок и высморкался.

Машка задумчиво покачала головой.

– А мои будут в ужасе…

– Но обрадуются же?

– На самом деле – нет. Реально – придут в ужас, – она хихикнула. – Ну да и ладно…

Когда они снова добрались до пляжа, была уже ночь. Машка, в его футболке, облитой вином, повисла у него на руке, и смеялась не переставая.

Такой она нравилась Андрею, пожалуй, больше всего, и потому он никогда не мешал ей пить. Он, правда, подумал сегодня, что ей, может быть, теперь пить и не стоило. Но она так уверенно говорила о женщинах "в её положении", и, в конце концов, из них двоих на медика училась она, так что Андрей совсем успокоился.

С моря подул ветер, заставив Андрея поёжиться.

– Мне кажется, что дубак? – спросил он.

– Какой дубак?! Смотри не зарази меня, папочка, – хрипло и пьяно захохотала Машка, – Весь улов потравишь.

Андрей засмеялся. Он чувствовал себя весёлым и бесстрашным, как человек, уже прыгнувший в пропасть. В который уже раз за вечер, он спикировал к Машкиным ногам и чмокнул ее в мягкий, чуть выпуклый животик.

– О Господи, хватит! Там нет ещё ничего, кроме лишнего жира. Он сейчас ещё во-от такой, – Машка, прищурившись, почти сомкнула большой и указательный пальцы, показывая размер кого-то, не больше песчинки. И стала раздеваться.

– Пойдешь со мной? – спросила она.

Андрей посмотрел на море, с рокотом накатывающее на замусоренный песок и камни пляжа. Оно было чёрным и непроглядным, и Андрей снова подумал, что лучше бы не пускать теперь Машку в воду одну. Но думать о холодной воде было неприятно. Уже несколько часов, как к насморку прибавилось донельзя мерзкое першение в носоглотке, и от одной мысли оказаться сейчас в ледяной склизкой воде, он почувствовал озноб и застегнул ветровку до горла.

– Может, не надо? – без особой надежды спросил он.

– Ладно, раз ты не хочешь, – легко согласилась Машка и засмеялась снова, так что Андрей подумал было с удивлением, что Машка в кои-то веки послушалась его.

Машка скинула шлепанцы и обернулась к нему через плечо.

– Что тебе принести из моря? – спросила она с вызовом.

– Себя обратно принеси, – грустно ответил он и уселся на песок рядом с её вещами.

Она кивнула и, танцуя от боли по острым камням, направилась пирсу.

Он видел, как мелькнули в разреженной темноте её молочно-белые ноги, и следом услышал одинокий всплеск.

Удар о воду оказался жёстче, чем она ожидала. На секунду острая боль стрельнула от живота к спине, так что Маша едва не вдохнула под водой. В окружающей тьме забурлили пузыри, и на секунду она перестала понимать, где поверхность. Потом, в состоянии, близком к панике, она дёрнулась следом за пузырьками и всплыла, судорожно втягивая воздух и отплёвываясь. Отдышавшись, она пошевелила пальцами ног. Боли она не почувствовала, и потому успокоилась и поплыла.

Она плыла от берега туда, где абсолютная чернота неба неразличимо переходила в непроницаемую для света бездну моря. Вода тихо плескалась вдоль ее рук и около лица, и только по этому плеску она понимала, что в воде.

Последние отголоски какой-то хмельной суетливой радости, каких-то праздников и тостов, будто смыло с неё, и она прониклась ощущением космической пустоты и одиночества, странно успокоивших её. Когда она наконец обернулась, то не сразу смогла найти берег, белеющий тонкой полоской камней и песка вдали.

Она отдышалась, пугаясь оглушительных хриплых звуков своего дыхания, и поплыла обратно, всматриваясь в берег и чувствуя ноющую боль в шее от необходимости держать голову над водой. Берег, казалось, не приближался. Огромное и непобедимо-сильное море, казалось, не хотело отпускать её, уносило невидимыми глазу течениями.

На камни она выбралась совсем без сил.

В эту ночь Машка заснула, так и не одевшись, и не перебравшись обратно на свою кровать, как делала почти всегда.

Андрея мучила боль в горле и ломота во всем теле. Под легкой простыней его знобило, хотя эта ночь ничем не отличалась от прочих душных южных ночей. Он хотел встать и заварить себе горячего чая, но ему стало жаль будить Машку и того, другого, который тоже спал в ней сейчас.

Он поплотнее завернулся в простыню и осторожно, чтобы Машка не проснулась, притёрся к её горячей спине. Он лежал, с трудом сглатывая слюну, обдирающую раздражённое воспалённое горло, пока наконец не заснул.

Проснулся он от того, Машка рядом ворочалась и чуть постанывала от боли. Он приподнялся на локте. Через занавеску в дверном проеме был виден рассвет. А потом он увидел пятна.

Андрей испуганно вскочил и уставился на простыни, растирая лицо руками.

Машка, не глядя на него, вылезла из постели и, стянув с кровати пододеяльник, завернулась до самого подбородка.

– Сам простыни постираешь, – сказала она бесцветно.

За ней качнулась занавеска, и снаружи послышался хруст гравия и сухой стук обуви без задников по сухим, прокаленным за лето плитам дорожки.

Машка долго не возвращалась, и Андрей пошел за ней следом к душевой кабинке в глубине сада. Он слышал, как она возится там, но, сколько ни стучал, Машка дверь не открыла.

Он побрел к умывальникам и ополоснул лицо холодной водой. Горло всё ещё немного першило, но насморк, кажется, проходил.

Вдоль тропинки цвели розы, и пахли в зарождающемся зное нового дня сладко и удушливо. Он подставил скомканные простыни под струю. Красноватая вода стекала струйками в обитую чугунную раковину и уходила в отверстие слива. Дребезжание язычка умывальника и стук капель по раковине громом раздавались во дворе ещё не проснувшегося дома. Пятна расплылись, только немного посветлев, превратились в розовые и размылись, оставив контуры по краям. Теперь, наверное, можно будет, при желании, принять пятна за винные.

Кинув комок простыней в комнате, Андрей вытащил на дорожку собранные ещё накануне чемоданы и уселся ждать рядом с ними. Небо было неясное, маревное, молочно-розовое. Чемоданное утро.

Машки долго не было. Потом она появилась на дорожке уже одетая, бледная, с посеревшим лицом. Когда она успела одеться? – поразился он. Потом вгляделся в её лицо. Утренняя зябковатость и бессонница, превращающая загорелые лица в серые и измождённые, делали Машкино лицо одутловатым, обозначив мешки под глазами. Машка совсем не показалась ему красивой сейчас, и он почувствовал перед ней смутную вину за это.

Он встал, чтобы обнять её, но Машка отстранилась.

Она села на чемодан. Словно озябнув, обняла себя руками.

– Ты знаешь,.. – сказала она и замолчала.

– Что?

– Да не знаю я… То!.. – взорвалась она. – То ли мы просрали… его, то ли… не знаю!

Андрей молчал, стараясь придумать что-нибудь, но ничего не приходило ему в голову. Он потер рукой вялое заспанное лицо и взъерошил волосы.

– А может, это месячные?.. – наконец спросил он.

Машка медленно и криво усмехнулась.

– Думай, как тебе больше нравится.